Существование Анны и Вронского, изображенное Толстым, по внешним приметам поразительно похоже на подлинную семейную жизнь, но эта похожесть зеркала, она мертвенна, что становится ясно на фоне изображения настоящей семейной жизни Левина и Кити. «Семья Анны-Вронского» организована теми же вариациями лейтмотива «бессемейности», что и исходная сюжетная ситуация семьи Облонских: мотива лжи, притворства, одиночества и непонимания.

Реальное и мистическое на пути становления

семейной жизни Левина и Кити

Линия Левина в «Анне Карениной» – это воспоминание о счастье молодого семейства Толстых. Женитьба Левина и Кити представлена Толстым в романе альтернативой двум неудачным бракам Анны Карениной. Отношения Левина и Кити проходят несколько этапов и складываются постепенно. Сначала Толстой показывает идеальную, романтическую любовь, в которой Левин обожествляет Кити, потом период сватовства и жениховства и, наконец, свадьбу и семейную жизнь. Писатель передаёт чистоту и серьезность своего героя в его намерениях: в мечтах Левина, его искренних чувствах Толстой ни разу не отмечает его плотских вожделений к предмету своей любви. Мысли Левина о Кити очень чисты и возвышенны. Об отношениях Левина к Кити известно всем окружающим их людям, все знают и ощущают искренность и неподдельность его чувств. Апогеем любви стала сцена объяснения Левина и Кити, высокохудожественно нарисованная Толстым: Левин пишет мелком на карточном столе начальные буквы слов, обозначающие его мысли, а Кити чутьём угадывает слова и их значение. Именно такое объяснение в любви произошло в жизни Льва Николаевича и Софьи Андреевны 1 . Показывая любовь, пробуждающую самые светлые и благородные стороны души Левина, автор отмечает стремление героя быть достойным своего идеала. И любовь Левина достигает своей вершины в день свадьбы. В сцене венчания изображен важный момент «обнародования» события начала совместной жизни Левина и Кити, соучастие и сопереживание при религиозном обряде образования семьи всех присутствующих. Но именно в момент счастья Толстой не забывает напомнить о предстоящих трудностях семейной жизни невесты, будущей жены, вкладывая в уста случайных людей, присутствующих в церкви, слова, выражающие грусть и сочувствие к ней: «Эка, милочка, как овечка убранная! Как ни говорите, а жалко нашу сестру», – с явным сожалением говорили между собой женщины (9, 19). О трудностях, которые непременно возникнут сразу же после рубежа – свадьбы, знала каждая замужняя женщина, и, вероятно, потому у Толстого вся женская половина с особым волнением и грустью воспринимала церковный обряд венчания молодых. Чувствуя всеобщую напряженность, пытаясь оградить Кити от посторонних сопереживаний, ее сестра, графиня Львова, словно защищаясь, шепчет графине Нордсон: «...мы все покорные жёны, это у нас в породе». В этой характеристике Львовой заключено представление Толстого об идеальной жене как «покорной жене». Именно такими были у него все жены из образцовой семьи Щербацких. Писатель в романе постоянно подчеркивал, что формирование семьи – это великий труд. И, действительно, долгожданная семейная жизнь для Левина начинается с разочарования в представлениях о семейном счастье. «Несмотря на то, что Левин полагал, что он имеет самые точные понятия о семейной жизни, он, как все мужчины, представлял себе невольно семейную жизнь только как наслаждение любви,<...>, но он <...> забывал, что и ей надо работать...» (9, 57). Это заблуждение Левина было близко и понятно самому Толстому, его дневниковые записи – свидетельство тому.
24 сентября 1862 года была свадьба Льва Николаевича и Софьи Андреевны. В этот день Толстой записал в дневнике «...В день свадьбы страх, недоверие и желание бегства. Торжество обряда.<...>Ясная Поляна.<...>Ночь. Тяжелый сон. Не она» (21, 242). 30 сентября. «Ее люблю все так же, ежели не больше…» (21, 243). 14 октября. «Было у нас еще два столкновения <...>. Я еще больше и больше люблю, хотя другой любовью, были тяжелые минуты... Нынче я пишу оттого, что дух захватывает, как я счастлив...» (21, 244). 15 октября. «<...> мне становится тяжела эта праздность. Я себя не могу уважать. <...> Мне все досадно и на мою жизнь и даже на нее...» (21, 244). Толстой постоянно заостряет внимание на том, что процесс начального становления семейной жизни сложен и противоречив, оттого что происходит слияние двух семейных жизненных укладов, в которых жили молодые до женитьбы. Притирка характеров, неумение на первых порах понять друг друга, вызывали в жизни молодых супругов непонимание и огорчение. Левина раздражала мелочная озабоченность Кити, пытающейся создать уют в доме и, как ему казалось, думающей только о быте. Он видел, и это ему не нравилось, что Кити постепенно оттесняла от всех обязанностей Агафью Михайловну, пожилую экономку, доброго советчика и друга Левина. Ему не нравилось, что Кити меняла порядки в доме, которые складывались годами и были дороги ему. Чувство досады не покидало его и тогда, когда он видел «щербацкое засилье» в своём доме, установление «гостями» новых, неизвестных ранее ему правил. Показательной в этом плане является сцена варки варенья. Несмотря на то, что за эту сцену Толстого неоднократно критиковали, как далеко не совершенную в художественном плане, для нас она интересна отображением момента процесса притирки двух семейных укладов, Левиных и Щербацких, происходящей с большим напряжением душевных сил как с одной, так и с другой стороны 1 . В семье Левиных шла заготовка ягод на зиму. Варилось варенье «<...> по новой для Агафьи Михайловне методе, без прибавления воды. Кити вводила эту новую методу, употреблявшуюся у них дома. Агафья Михайловна, выполнявшая это дело, считала «... то, что делалось в доме Левиных, не могло быть дурно: всё-таки налила воды в клубнику и землянику, утверждая, что это невозможно иначе, и была уличена в этом, теперь малина варилась при всех...». Княгиня Щербацкая, теща Левина, присутствующая здесь, чувствовала, что «на неё, как на главную советчицу при варке варенья, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась делать вид, что она занята другим...» (9, 154). Толстой изображает внутреннее неприятие одной семьей, того, что в другой считалось нормой, и это как раз вызывало чувство недовольства друг другом. Взаимопроникновение двух семейных систем, стирание граней между ними, по мнению Толстого, является одним из самых болезненных этапов становления новой семьи Левина. Именно в этот начальный период определяется путь дальнейшего существования семьи, требующий дополнительных душевных усилий и даже мужества с обеих сторон. А суть была в том, чего Левин не понимал и не видел – Кити-хозяйка начинала «вить своё гнездо» 1 . Процесс перехода Левина в статус свояка и зятя тоже оказался нелегким. Обращение к теще для Левина становится очередным испытанием: он «никогда не называл княгиню maman, как это делают зятья, и это было неприятно княгине. Но Левин, несмотря на то, что очень любил и уважал княгиню, не мог, не осквернив чувства к своей умершей матери, называть её так» (9, 159). Это привыкание к изменившемуся положению было мучительным не только для новоявленного зятя, но и для тёщи. Левин не понимал: почему княгиня, видя его любовь к Кити, заботу и уважение к ней как к матери Кити, внимание к Долли с её детьми, грустно вздыхает, хочет уехать от них под предлогом пожелания тестя, «что молодых надо оставлять одних на первое время» (9, 171). И тут Толстой поясняет ситуацию: «…как ни хорошо было княгине у дочери, как она ни чувствовала себя нужною тут, ей было мучительно грустно и за себя, и за мужа с тех пор, как они отдали замуж последнюю, любимую дочь, и гнездо совсем опустело» (9, 172). Писатель указывал на окончание жизненного цикла князя и княгини, которые выполнили свой основной долг по отношению к детям. Осознавать им это было, конечно же, тяжело. То, что для князя и княгини Щербацких было ясно и понятно, для начинающего же семейную жизнь Левина – только предстояло пережить. Через множество испытаний проводит своего женатого героя писатель, и главные из них – это испытание ревностью, верностью, любовью. Самым болезненным и трудным явлением оказалась для Левина появившаяся в нем ревность. Ревность, возникшая стихийно, как болезнь, изматывающая душу, превратилась для него в бурный протест против присутствия в его доме человека, которому он не мог доверять. Васенька Весловский, приехавший вместе со Стивой в гости к Левину, стал, как это было принято в светском обществе, ухаживать за Кити. Левин, заподозрив неладное, без всяких церемоний выгоняет прилипчивого гостя из своего дома 1 . Толстой показал способность и готовность Левина защитить жену, свой дом от «влияний извне», чего не сумел сделать Каренин в своей семье. Испытание верностью проходило для Левина также нелегко. Новые отношения, возникшие у него со Стивой, приняли какой-то тайный враждебный характер, «как будто с тех пор, как они были женаты на сёстрах, между ними возникло соперничество в том, кто лучше устроил свою жизнь, и теперь эта враждебность» проявлялась открыто в разговоре, затеянным Стивой. «– Разве я не вижу, как ты себя поставил с женою? Я слышал, как у вас вопрос первой важности – поедешь ли ты или нет на два дня на охоту. Всё это хорошо как идиллия, но на целую жизнь этого не хватит. Мужчина должен быть независим, у него есть свои мужские интересы. Мужчина должен быть мужественен, – сказал Облонский <…>. – То есть что же? Пойти ухаживать за дворовыми девками? – спросил Левин. – Отчего же и не пойти, если весело <...>. Жене моей от этого не хуже будет, а мне будет весело. Главное дело – блюди святыню дома. В доме, чтобы ничего не было. А рук себе не завязывай» (9, 201-202). Испытание Левина верностью у Толстого имеет два плана и подтекст. Первый план определяет прямое значение – отношение Левина к супружеской верности. Что для Стивы очередное развлечение вне дома, это же Левин не может принять, потому что он не желает обманывать жену, для него обман есть обман самого себя, а Левин не изменял себе ни при каких обстоятельствах. Второй план – это отказ от пути становления животной личностью, желающей удовлетворить плотские потребности. Его выбирает Стива, этим путем идет после встречи с Вронским и Анна. Левин же стремится на своем пути к постижению смысла жизни, осознанию своего предназначения в ней. Он не может переступить через внутренний закон, который есть в нем, и потому он ближе к истине. Однако до постижения Истины Левину еще далеко. Женившись на любимой женщине, Левин понимает: то, что тревожило его душу до брака, не покинуло ее и продолжает жить в нем: долгожданный покой, к которому он так стремился и все время рисовал в своих мечтах, не наступил. Женитьба Левина не принесла гармонии в его внутренний мир. Ни взаимоотношения с Кити в период ожидания ребёнка, ни забота о ней не принесли Левину должного умиротворения, его продолжал волновать и мучить вопрос: «Зачем всё это делается?». Левин пытается объяснить свое предназначение, смысл жизни на земле. Испытание любовью не делает Левина счастливым, более того, происходит дальнейшее разочарование в жизни. Состояние безысходности, трагического ожидания чего-то постоянно ощущалось и нагнеталось внутри него. В этом плане символическое значение приобретает глава «Смерть» – единственная в романе глава, имеющая название. Писатель соотносит смерть Николая Левина в романе с событиями, непосредственно происходящими в семье Толстых. Умершие от туберкулёза в молодом возрасте братья Льва Николаевича Николай и Дмитрий, с одной стороны, открыли трагическую страницу в его жизни, с другой, способствовали осознанию им важнейших явлений бытия. Свое состояние души в связи с кончиной брата Николая, умершего у него на руках, Толстой передает в сцене смерти Николая Левина. Писатель воплотил в образе Николая Левина историю жизни брата Дмитрия и историю последних дней брата Николая, обнажив, таким образом, свои потаенные мысли и чувства. Толстой подробно описывает последние дни его жизни, в которые он отчаянно боролся за жизнь, безумно надеялся на исцеление и страстно молился Богу. Николай Левин жил чувственной жизнью, забыв Бога и христианские заповеди. Беспорядочная бессемейная жизнь, сожительство с женщиной, находившейся ранее в публичном доме, нежелание поддерживать родственные отношения со своими родными братьями, приближение к себе чужих людей и общение с ними не принесли счастья Николаю и доставляли огорчение его брату Константину Левину. Как следствие безбожной жизни, Толстой показывает смерть Николая в грязном номере гостиницы. Николай Левин не приобрёл ничего: ни дома, ни жены, ни детей. Грешная любовь с Марией Николаевной не дает счастья ни ему, ни ей и не способствует созданию нормальной семьи. Отчужденность Марии Николаевны у постели умирающего Николая сразу бросилась в глаза Константину и Кити. Она боится его перевернуть, не знает, что ему сделать и как помочь. Роль сиделки здесь выполняет Кити. Кити понимает брата своего мужа сердцем и помогает ему, Николай за это благодарен ей. Мария Николаевна же, несмотря на близкие отношения с Николаем, исполняет в этой ситуации лишь роль прислуги. И причина здесь не в сословном различии, а в отсутствии духовной близости между ними. Перед смертью Николай обращает свой взор к Богу, прося его о спасении, но это обращение не являлось его внутренней потребностью, а происходило от корыстной жажды исцеления. Трагедия Николая Левина – это своего рода предостережение: такова участь всех, кто отворачивается от Бога и попадает под власть чувств и ложных идей. Эта смерть не случайно предшествует гибели Анны. В судьбе Николая, как в кривом зеркале, отражается судьба Анны. На образе Николая писатель раскрывает тему падшей личности, незащищённой родственными отношениями. Но именно смерть брата Николая стала для Левина началом обретения веры в Бога. Писатель изображает момент обращения к Нему Левина, присутствующего на переходном рубеже брата между жизнью и смертью. Находясь у постели умирающего Николая, Левин независимо от себя начинает молиться Богу, прося спасти брата и его самого. И Тот , кого просил Левин, услышал его молитву, не прекратил жизнь, а дал её продолжение рождением ребёнка в его семье. Толстой считает, что рождение ребенка – есть еще один рубежный момент на пути Левина к осмыслению им основного вопроса, не перестающего его мучить. В минуты душевного высочайшего напряжения, в период ожидания рождения ребенка Левин снова начинает молиться: «Господи, помилуй! прости, помоги! – твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему обращаться к Богу» (9, 3). Левин понимал, что стал свидетелем чего-то, ему ранее неизвестного, связанного с силами высокими, недоступными пониманию земного человека. Но то, что происходило с Левиным у двери комнаты, где рожала Кити, и что он, сам не осознавая, чувствовал только, «было подобно тому, что свершалось год назад в гостинице губернского города, на одре смерти брата Николая. Но то было горе – это была радость. Но и то горе и эта радость одинаково были в необычных условиях жизни, как будто отверстия, сквозь которое показывалось что-то высшее» (9, 358) . Толстой изображает момент осознания Левиным понятия Высшей силы, дает ему возможность увидеть то место , где находится эта сила, всякий раз приближая и приближая его к заветной цели. А. Фет, будучи в период написания романа «Анна Каренина» особенно дружным с Толстым, в письме к нему пишет: «Но какая художницкая дерзость – описание родов. Ведь этого никто от сотворения мира не делал и не сделает. Дураки закричат, а тут всё идеально. Я так подпрыгнул, когда дочитал до двух дыр в мир духовный и нирвану 1 .Фет радуется тому, что Толстой сумел показать эти необычайные явления жизни и смерти, представленные писателем в виде двух дыр, возникающих на рубежах жизни и смерти. Значительность появления на свет новой жизни в доме Левиных писатель распространяет на всех членов семьи. У двери спальни, за которой рожала Кити, из старой княгини, недолюбливавшей Левина, рождалась теща. Княгиня Щербацкая после появления ребенка, «увидав зятя, обняла его и заплакала», признав «своим», а Левин, отбросив предрассудки, впервые назвал ее «мамой». Но Толстой не считает продолжение рода высшим смыслом жизни: и с появлением в семье ребенка успокоение не приходит к Левину. Левин, ожидавший душевного равновесия и внутренний гармонии, став отцом, не обретает их. После осознания Левиным Божественного присутствия в существующем мире он все еще не признает христианства, не принимает тех ответов на вопросы, которые оно даёт. Верили и Кити, и Львов, и старый князь, но эта вера не удовлетворяла Левина. Левин перечитал множество книг и пришел к выводу, что его жизнь бессмысленна, что состояние успокоения в его душу принесёт только смерть. «И счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был близок к самоубийству, он прятал шнурок, чтобы не повеситься на нём, и боялся ходить с ружьём, чтобы не застрелиться» (9, 456). Так изображает Толстой духовный кризис Левина, несущего свой крест за жизнь без веры, за то научное мировоззрение, которым руководствовался он на своем пути. Писатель поясняет, что Левин жил так, как жили его отцы и деды: выполнял ту же работу, что делали они, и внутри него была какая-то определяющая сила, которая направляла его деятельность на то «как надо». Эта сила внутри Левина шла к нему от Бога, пишет Толстой. Писатель приводит Левина к мужицкой правде Фоканыча, о которой искатель истины узнает от Федора, подавальщика снопов на молотилке. Федор говорит о Фоканыче как о праведном человеке, который живет и Бога в душе помнит. Слова эти: «жить для души, помнить Бога» , – осветили душу Левина. В понимание Левиным Высшей Божественной силы Толстой вкладывает свою концепцию веры, отличающуюся от христианской, и разрешает ее просто и естественно. Рассуждая с самим собой, Левин вдруг осознает, что Бог – это добро, которое нельзя объяснить разумно, зачем оно делается людьми. «Если добро имеет причину, оно уже не добро, если оно имеет последствия – награду, оно тоже не добро. Стало быть, добро вне цепи причин и следствий» (9, 465). Показывая момент обретения Левиным истины, писатель считает, что никакого открытия не произошло, что эти понятия жили в нём всегда, руководили им, были его внутренним судьёй, что он всосал их с молоком матери. Поясняя это явление, Толстой указывает, что одни люди постигают эти Высшие законы сразу, другие же живут с ними, руководствуются ими неосознанно. Так от любви к женщине, через множество испытаний и разочарований Толстой приводит своего героя к миру, ко всеобщему примирению, к ладу, а «мир или космос значит именно согласие и лад» 1 . Изображая встречу Левина и Анны, Толстой мыслит ее как звучание мотива «греха-грешницы». Встреча эта неспособна изменить общее направление коллизии Анны к полюсу смерти, потому что безлюбовный закон существования светского общества Анна принимает за всеобщий закон жизни. Эта встреча осуществляет лишь внешнюю фабульную связь сюжетных линий Анны и Левина, однако и Анна, и Левин решают здесь один и тот же вопрос: «А когда видишь правду, что же делать?» И в связи с этим возникают ситуации «смерти-самоубийства Анны» и «соблазна самоубийства Левина», но, оказавшись перед решением одного и того же вопроса, герои принимают различные решения. Анна признаёт закон «бессемейности», и для неё единственным выходом становится смерть. Левин в поисках смысла своего предназначения в конце концов приходит к Богу. Идея «семейности»-«бессемейности», осуществляя собой внутреннюю связь, «сопряжение» всех уровней сюжета, дает нам возможность говорить, что роман «Анна Каренина» построен на внутренней, нравственно-психологической и религиозно-философской коллизии. Эпиграф романа «Мне отмщение, и Аз воздам» в предельно-лаконичной художественной форме обозначил один из глубинных уровней конфликта, лежащего в основе романа – человек и Бог. Нравственно-философский смысл эпиграфа и обозначенный им аспект конфликта обусловили развитие и сопряжение коллизий и сюжетных линий главных героев романа. Так, нарушение Божественного закона Анной ведёт ее к постепенному забвению Бога, безлюбовности, сиротству, бессемейности, а значит, к восприятию мира как царства хаоса, от которого лишь одно спасение – смерть. Грех прелюбодеяния в Библии рассматривается как один из тягчайших грехов, за который следует тяжелое наказание. В романе духовно богатые, верующие персонажи не обвиняют и не осуждают Анну за этот грех. И Долли, и Левин, и, в конце концов, Кити проявляют к ней сострадание и жалость как к погибшей душе. Никто из людей не может наказать себя больше, чем он сам себя. Анна наказывает себя, но это наказание спущено ей сверху. Мера наказания исходит только от Бога. Толстой, рисуя смерть главной героини, подробно описывает ее душевное состояние перед смертью. Она, как и Николай Левин, измученная внутренней неудовлетворённостью, ревностью и подозрительностью, стремится избавиться «от того, что беспокоит» (9, 386). Этого избавления она не ищет у Бога, а, наоборот, приходит к греховной мысли, противоречащей христианской морали. «Отчего не потушить свечу, когда гадко смотреть на всё это? <...> Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло! (9, 386-387). На какой-то миг жизнь позвала её, но неумолимая страшная сила уже повлекла её за собой, она, чувствуя невозможность борьбы, лишь успела подумать: «Господи, прости мне всё!». «Злой дух» одержал верх в душе Анны, и мрак поглотил её. Образ Анны – это образ женщины, забывшей Бога и нарушившей христианские заповеди. Судьба давала Анне возможность спасти свою душу, примириться с Богом и людьми, но животная личность победила в Анне, и результат оказался трагическим. Однако у этой трагедии есть другая сторона – социальная. Изображая петербургское общество и московское, создавая целую галерею образов светских женщин, Толстой показывает несостоятельность нравственных норм их жизни, отсутствие естественности, человечности, связи с природой и всем живым и здоровым. Знаменательно, что в описании быта семей высокопоставленных людей нет места природе. Подробно описана и передана писателем искусственная жизнь высокопоставленной верхушки: ее поведение в условиях роскошных дач, курортов, вод; выдумывающей правила игры жизни и не позволяющей их нарушать. Тот же, кто посмеет нарушить эти правила, будет обречен на презрение, оскорбление и одиночество. Таким смелым, своеобразным приемом, построенным на контрасте и иронии, Толстой обнаруживает и вскрывает пороки современного ему общества: лживость нравов и мнений, несостоятельность жизненных принципов светского общества. Поэтому все попытки (особенно экранизацией) вычленить из романа только любовный сюжет и перечеркнуть его социальное звучание оказываются несостоятельными. Роман Толстого так же сложен и многогранен, как и сама жизнь. «Мы любим себе представлять несчастие чем-то сосредоточенным, – говорит Толстой, – фактом совершившимся, тогда как несчастие никогда не бывает событие, а несчастие есть жизнь, длинная жизнь несчастная, то есть такая жизнь, в которой осталась обстановка счастья, а счастие, – смысл жизни – потеряны» 1 . Эти слова Толстого соотносятся с судьбой Анны. Действительно, обстановка счастья окружает Анну. Но Долли, удивляясь той роскоши и красоте, которые окружают Анну, понимает, что за внешне счастливый вид заплачено дорогой ценой. И цена эта – потеря нравственного, духовного стержня. В пореформенный период легко рушится семейное счастье Долли, хотя она идеал нравственной женщины писателя, и легко распалась семья Анны, несмотря на все усилия Каренина хотя бы внешне сохранить ее, но она так и не восстановилась. Нет семьи у графини Лидии Ивановны, несчастна Лиза Меркалова. Толстой не случайно эпиграфом к своему роману взял слова из Библии: «Мне отмщение, и Аз воздам». Слова эти взяты из песни, которую дал господь Моисею: «У Меня отмщение, и Аз воздаяние, когда поколеблется нога и; ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них», – это сказано о тех, которые, забыв Бога, поклоняются другим «богам». Забывших Господа ждет его наказание. Все в руках Господа, он один наказывает и прощает. «Человечество подчинено Божескому» – такова поздняя (1885) установка Толстого. Представление о семейном счастье, счастливом браке связано с Левиным и Кити. Толстой подчеркивает, что только совместными усилиями можно обрести семейное счастье, построить прочную семью. Но совместные усилия обоих супругов должны быть освящены верой в Бога и подчинены религиозным нравственным нормам. Поиски смысла жизни Левина заканчиваются осознанием сущности бытия. По его мнению, Бог – это Добро, которое должен совершать каждый человек во имя любви к ближнему, а самыми близкими людьми для него были члены его семьи. Вывод Толстого таков: только на религиозной, нравственной основе можно обрести счастье в браке. Любовь – светлое и благородное чувство – есть благо только с соблюдением законов Добра, но если эти законы нарушаются, то Любовь превращается в страшную разрушительную силу, которая калечит человека и делает его несчастным. Л.Н. Толстой в романе «Анна Каренина» предстал как человек верующий в Бога и как психолог и пророк, понимающий внутреннее состояние человека, как великий мыслитель и защитник семейных отношений. Вместе с тем, он выступает и в качестве философа, социолога, отражающего противоречия семейной жизни как противоречия общества в целом.

Глава V. ПОДМЕНА ПОНЯТИЙ СЕМЬИ В РОМАНЕ

М.Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА
«ГОСПОДА ГОЛОВЛЁВЫ »

5.1. Истоки бездуховности «выморочного семейства»

Толстой, Салтыков-Щедрин и Достоевский практически одновременно запечатлели в своих романах верные признаки тяжелой социальной болезни, охватившей русское общество. Разговор о распаде семейных отношений в петербургском и московском дворянском обществах, начатый Толстым, нашел продолжение в «провинциальной жизни», которую «никто из писателей не знал так <…>, как знал ее Щедрин» 1 . М.Е. Салтыков-Щедрин, осознавая существующее положение дел, предсказывал в ближайшем будущем полнейший крах дворянства как основы монархии. Писатель ставит проблемы семьи пореформенного периода в один ряд с глобальными проблемами общества и государства. Салтыков-Щедрин показал причины деградации крепостнического поместного дворянства, некогда крупной социальной силы, оказавшейся выброшенной из колеи «исторического жизнеустройства» 2 . Можно сказать, что Салтыков-Щедрин в романе «Господа Головлевы», вскрыв «выморочный» мир изнутри, нанес первый сокрушительный удар по дворянской идиллии, показав подноготную существования самой интимной ячейки общества – семьи. Головлевы, равно как и Карамазовы у Достоевского, далеко не похожи на патриархальных дворян типа Ростовых и Болконских, Обломовых и Кирсановых, населявших «дворянские гнезда». В черновой тетради к «Дневнику писателя» за 1876 год, запись, сделанная Достоевским, извещает: «У нас нет семьи», – вспомнились мне слова одного из наших талантливейших сатириков, сказавшего мне это». С.И Макашин, поясняя эту запись, утверждает, что запомнившиеся Достоевскому слова относились не к частному, а к общему явлению: Салтыков-Щедрин, по мнению литературоведа, имел в виду развал семьи под натиском «колупаевской» революции в условиях буржуазного развития общества 1 . При этом, считает исследователь, в словах писателя был и автобиографический подтекст. В его содержание позволяет проникнуть позднейшая недатированная записка Салтыкова, относящаяся, по предположению биографа, к середине восьмидесятых годов, гласящая следующее: «Брак вот язва и ужас современной жизни, – писал в этой записке Салтыков-Щедрин, – и ежели я ропщу на свою болезнь, то единственно потому, что она не дает мне работать и изобразить во всех подробностях эту язву, которой я испытал все стадии. Брак – это погибель и людей, и детей, и только одну может пользу принести – это познакомить человека с высшим мучительством, какое можно испытать. Все болезни, все раздражения, все неудачи, все глупости, все измены и пошлости- всё оттуда. Ежели я слажу когда-нибудь с собой, то напишу картину, перед которой побледнеют все атласы с изображением венерических болезней». Такого произведения сатирик не написал, но наброски к нему встречаются на многих страницах его поздних произведений – в «Мелочах жизни», «Сказках», «Пошехонской старине». Существуют примеры попыток Щедрина написать произведение о браке как трагедии для человека. Так, в сказке-элегии «Приключение с Крамольниковым» Салтыков-Щедрин отмечает трагизм семейного начала, не опирающегося на фундамент гармоничных согласованных «страстей-интересов» (по Фурье). Конечно, Крамольников – не Салтыков, а обобщенное изложение 1 Толстой Л.Н. Т.72. С.416. 2 Там же. Т.64. С.15. 3 Там же. Т.72. С.8. 1 Одиноков В.Г. Поэтика романов Л.Н. Толстого. Новосибирск, 1978. С.128. 1 Бабаев Э.Г. «Анна Каренина» Л.Н.Толстого. М.,1978. С.49. 1 Там же. 2 Одиноков В.Г. Поэтика романов Л.Н.Толстого. С.129. 3 Соловьев В.С. Чтения о богочеловечестве. Духовные основы жизни. Минск, 1999. С.499. 1 Ермилов.В. Роман Л.Н. Толстого «Анна Каренина». М., 1963. С.95. 1 Щукалин В.В. Мифы русского народа. Екатеринбург, 1995. С.118. 1 Виноградов И.И. Критический анализ религиозно-философских взглядов
Л.Н. Толстого. М. Знание, 1981. С.34. 2 Толстой С.М. Толстой и Толстые // Неизвестный Толстой в архивах России и США. М., 1994. С.460. 1 Купреянова Е.Н. «Война и мир» и «Анна Каренина» Льва Толстого» // История русского романа. В 2 т. С.335. 1 Ермилов В. Роман Л.Н. Толстого «Анна Каренина». М., 1963. С.27. 1 Билинкес Я.Г. О творчестве Л.Н.Толстого. Л., 1959. С.309. 1 Новый завет. Московская патриархия, 1988. С. 342. 1 Тендряков В.Ф. Божественное и человеческое Льва Толстого // Л.Н.Толстой и русская литературная общественная мысль. Л., 1979. С.288. 1 Галаган Г.Я. Л.Н.Толстой. Художественно-этические искания. Л.,1981. С.135. 1 Мардов И. Отмщение и воздаяние // Вопросы литературы, 1998. № 6-7. С.144. 2 Толстой Л.Н. Т. 45. С. 199. 1 Купреянова Е.Н. Структура и эволюция типического характера в системе русского и французского реализма; «Мадам Бовари» Флобера и «Анна Каренина» Толстого // Купреянова Е.Н., Макогоненко Г.П. Национальное своеобразие русской литературы. Л., 1976. С.351. 2 Жураковский Е. Супружеское счастье (у Льва Толстого и его современников). М., 1903. С.12. 3 Толстой Л.Н. Т.61. С.231-234. 1 Толстой в 70-е годы увлекался учением А. Шопенгауэра; См. Эйхенбаум Б. Лев Толстой. Семидесятые годы. Л.,1974. С.170. 2 Соловьев А.Е. Отрицает ли Толстой семью и брак (по поводу «Крейцеровой сонаты»). М., 1993. С.261-269. 1 Соловьев А.Е. Отрицает ли Толстой семью и брак. Послесловие к «Крейцеровой сонате». М.,1893. С.165. 2 Коста Солев. За что и почему Толстой полюбил «Душечку» (новое о Толстовской версии чеховского рассказа) // Молодые исследователи Чехова. М., 1998. С.298. 1 Громека М.С.Критический этюд по поводу романа «Анна Каренина». 6-е изд. М., 1881. 1 Денисова Э.И. Образы «света» и «тьмы» в романе «Анна Каренина» // Яснополянский сборник. 1980. Тула, 1981. С.103. 2 Хайнади Золтан. О природе трагического в романе «Анна Каренина» Толстого: Автореф. дис... канд. филолог. наук. М., 1980. С.15. 3 Фролов И.Г. О жизни смерти и бессмертии // Вопросы философии. № 2. 1983. C.52-64. 4 Живолупова Н.В. Смысловой комплекс «Жизнь – смерть – бессмертие» в художественом сознании трех русских писателей (Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, А.П. Чехов) // Жизнь. Смерть. Бессмертие: Мат. науч. конф. СПб., 1993. 1 Критическая литература о произведениях Л.Н. Толстого. М., 1903. Ч.8. С.199. 2 Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 476 с. 3 Страхов Н.Н. Толки о Толстом. М.,1883. С.103. 4 1 Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 476 с. 2 Мардов И. Отмщение и воздаяние // Вопросы литературы. 1998. № 6. С. 153. 1 Там же. 2
3 Мардов И. Отмщение и воздаяние // Вопросы литературы. 1998. №6. С.154. 4 Там же. 1 Мардов И. Отмщение и воздаяние // Вопросы литературы. 1998. № 6. С. 155. 1 Мардов И. Отмщение и воздаяние // Вопросы литературы. 1998. №6. С.158. 2 Толстовский музей. Переписка Толстого со Страховым. 1870-1894. СПб., 1914. Т.2. С.138. 1 Апостолов Н.Н. Жизнь гениев. Живой Толстой. СПб., 1995. С.112. 1 Переписка Л.Н. Толстого со Страховым. СПб, 1914. С.83. 1 Агафья Михайловна (1812-1896) бывшая горничная бабки Толстого Пелагеи Николаевны (из записок И.М. Ивакина) // Неизвестный Толстой в архивах России и США. С. 120; Толстой вводит Агафью Михайловну в роман в качестве экономки в доме Левина... 1 Семейная хроника. Ильи и Светланы Толстых // «Ясная Поляна» 1997. № 2.
С.137. Рафаил Алексеевич Писарев (1850-1906) стал прототипом Васеньки Весловского. 1 Литературное наследство. Т. 37-38. С. 223-224. 1 Соловьев В.С. Чтения о богочеловеке. Духовные основы жизни. Минск, 1999. С. 265. 1 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. В 90 т. (Юбилейное). М., 1939. Т.20. С.370. 1 Горький А.М. Цитируется по статье А.С. Бушмина «Салтыков-Щедрин» // История всемирной литературы. М., 1991. Т. 7. С.99. 2 Макашин С.А. Салтыков-Щедрин. Последние годы. 1875-1889. Биография. М.,1989. С.223. 1 Макашин С.А. Салтыков-Щедрин. Последние годы жизни: Биография. М.,1989. С. 420.

Если я и писала на эту тему раньше, то больше о том, что мне не нравилось в этой сюжетной линии романа Толстого «Анна Каренина» (она раздулась до основной, Левин слишком идеализирован даже по сравнению с Пьером Безуховым). Теперь мне хочется написать о том, что мне нравится в этой линии. А положительных эмоций, безусловно, больше, чем желания придираться.

Линия Щербацких-Левиных - моя любимейшая в романе, я ради нее многократно перечитывала «Анну Каренину», воспринимая другую пару героев (Анна и Вронский) с гораздо меньшим интересом. В идеале я предпочла бы, чтобы роман был вообще не о них. А фильм бы снимали о другой паре (Кити и Левин).

Так ли это у других читателей? У каждого – по-своему. Меня, как, видимо, и Толстого привлекают отношения, основанные не на чистой физиологии, не ставящие во главу угла дикую страсть, хотя никто не отрицает ее существование и право на описывание. Возможно, кинематографистам это интереснее – эротика в той или иной форме всегда была в моде, она обеспечит кассовые сборы. А исследование душевных глубин и метафизики эти сборы могут и не обеспечить. Последнюю экранизацию я пока не смотрела и пишу вовсе не в связи с ней.

Но одно очевидно: сценаристы в кино не уделяют ей должного внимания – или эта линия есть, но фрагментарно, эпизодически, либо ее нет вообще. А почему? Сам Толстой явно отдавал предпочтение именно отношениям Кити и Левина, писал о них с удовольствием, смаковал иные моменты.

Кити – обыкновенная девушка, прелесть которой именно в том, что она ни на что не претендует, не считает себя венцом творения (и автор ее в качестве таковой не навязывает читателям). Но описана эта «обыкновенность» с такой любовью, что трудно остаться к ней равнодушным – на мой взгляд. И привязанность эта возникает естественно, не по чьей-то указке. В нее можно вглядываться с удовольствием – и видеть нюансы, которые бесконечно тронули Левина, отчасти утратившего наивное светлое цельное восприятие жизни и тоскующего по иллюзиям, которые он утратил. В ней он любит себя молодого. То «поэтическое», что он видел в юной княжне Щербацкой, это поэзия его собственного видения жизни, которое она помогает ему воскресить, обновить.

Трудно сказать, как складывались бы их отношения, не появись на горизонте Вронский. Красивый, самоуверенный, спокойный. Блестящая светская оболочка, скрывающая (на мой взгляд) – не пустоту (это, наверное, чересчур), а… пустоватость. До романа с Анной Карениной он был именно таким. Я бы сказала, ему переживания такой силы пошли на пользу, в нем появилось умение сострадать, понимать, что с чувствами других людей нельзя играть… как он хладнокровно играл с Кити, прекрасно понимая, что обманывает ее, таким образом развлекаясь.

Это было не охлаждение к Кити (у него не было к ней никаких чувств, и охлаждаться там нечему), а именно сознательный обман - вот в чем подлость. Но он это делал не со зла, он просто искренне не понимал, что такое любовь, никогда не испытывая сколько-нибудь сильных ощущений. Первое же чувство к женщине застигло его врасплох – он не знал, что с этим делать. И в итоге отказался от всей своей прежней жизни, потому что иначе не смог и даже пытался стреляться. Он, благодаря страданиям, из франта превратился в мученика. А изменилась ли к лучшему Анна? Вот она – нет. Ее это чувство разрушило.

Если противопоставлять два вида любви, которые называют «любовь-гибель» или «любовь-спасение», то для Анны это была любовь-гибель. И не потому, что она была замужем. (Какие можно предъявить претензии к Каренину, кроме того, что он не красавчик? Вдруг «уши не те» оказались – это, на мой взгляд, не озарение, а какой-то знак, что она резко вдруг поглупела и стала придавать вселенское значение пустякам. Не говоря уже о том, что Каренин ей в мужья не набивался и никогда не навязывался, как Сомс Форсайт навязывался Ирэн, – это для нее брак с ним был очень выгодным, и она в юности это ценила.) Анна не ощущала себя счастливой с Вронским – это была некая черная энергия: возбуждение сродни наркотическому, агония прежней души героини (умиротворенной, светлой, по-своему цельной, взвешенной, мудрой), любовь-болезнь, лихорадка, методическое разрушение основ ее личности, которая была многогранной, но позволила одной грани поглотить все остальные. Почему? Она влюбилась в мужчину глупее себя, не способного ее понимать, но испытывающего к ней тягу – чисто физическую (а другой он и не понимал). И ее собственный внутренний свет погас. Не могла она уважать ни себя, ни его.

Не случайно Анне не нравилось само слово «любовь», когда о ней говорил он, она чувствовала, что Вронский не понимает его полноценный смысл, умаляя его, видя одну лишь физическую сторону, как это у них в результате и вышло. И до чего ее коробило, когда он говорил о «счастье»! Как герой бульварного романа, который повторяет реплики, не очень вдумываясь в их суть. Для нее это была болезненная зависимость, а никакое не счастье. Хотя при всей его ограниченности сочувствие к нему на протяжении романа растет, он становится фигурой, возможно, еще более трагической, чем сама Анна.

Конечно, были у них во второй половине романа периоды относительного покоя, но это скорее напоминало самообман – подсознательное желание поверить, что все проблемы решатся сами собой, а они только усугублялись. А Вронский как будто не понимал очевидную вещь: скандальная ситуация для женщины может обернуться социальной смертью, а мужчину так сурово никто не судит, и положение их с Анной в глазах общества вовсе не одинаково, он теряет гораздо меньше и не становится парией. За это его и возненавидела Анна. Сломал ей жизнь, а сам может как ни в чем не бывало теперь начать и новую жизнь… если захочет! Возможно, так и было бы, не случись самоубийства (Анна знала, как это подействует на него, и таким образом уничтожила все его потенциальные планы на счастливое будущее без нее).

Впрочем, довольно об этой паре. Кити увлеклась этой красивой оболочкой Вронского, как многие девушки, мечтающие о принце и не разбирающиеся в мужчинах в реальной жизни. В эмоциональном, человеческом плане ему ей было нечего дать – только милые улыбки, пустые светские разговоры… она достаточно быстро ощутила бы этот психологический вакуум. Ведь на тот момент Вронский, обаяв очередную красотку, дальше не знал, что с ней делать. Вот их отношения и затоптались на месте.

В будущем это ее увлечение «оболочкой» отравит отношения с Левиным. Потому что он никогда уже не мог быть уверен, что Кити в глубине души не предпочитает другого. Не будучи красавцем, Левин переживал из-за этого, и эта его больная мозоль не давала возможности наслаждаться счастьем, подозрения изводили, они изъедали его. А, поскольку он комплексовал из-за того, что не соответствует светским стандартам, вел себя скованно, не умел нравиться знати, понятия не имел, как обольщать. Простодушная Кити чувствовала его муки и тайно сопереживала им. Но она и заподозрить тогда не могла, что усвоенная светская манера поведения Вронского с дамами – не более чем привычная для него игра. И свято верила каждому его взгляду, жесту, потому что ни разу в жизни не сталкивалась с обманом, не представляла, как это бывает.

А здесь как раз будет уместно вернуться к вопросу воспитания девушек в семье Щербацких. Долли, старшая сестра Кити, жаловалась, что воспитание maman сделало ее такой наивной, что поведение Стивы стало для нее потрясением. Она и представить себе не могла, что на момент сватовства, во время помолвки, после свадьбы муж может вести двойной образ жизни. В таком же «неведении» держали и Кити. Любимица отца, младшая дочка была так опекаема всеми членами семьи, что никто и подумать не мог, какой ее ждет удар. И семья Щербацких оказалась неподготовленной к этому удару.

Князь Щербацкий, человек ясный веселый прямой и простой, никак не мог прочувствовать нутро Вронского, всегда относился к нему с подозрением. Княгиня была им очарована – наивно, по-женски. Мужчины оценивают друг друга точнее, чем женщины, и в некоторых вопросах лучше положиться на их суждение. Но Княгиня была упряма, она вбила себе в голову, что Вронский – прекрасный принц. И случившееся (его отъезд вслед за Анной Карениной) ее сокрушило. Она, конечно, раскаивалась, что не прислушивалась к своему мужу, не пыталась предостеречь дочь, но в глубине души считала, что во всем виновата лишь Анна, а Вронский – несчастная жертва. Есть тип людей, которые настолько очарованы светским лоском и блеском, что они отказываются верить, что за этим может скрываться отсутствие всякого внутреннего содержания. (НАПОЛНЕНИЕМ для Вронского стало чувство к Анне, иначе он мог таким и остаться.)

У Кити рухнула вера в любовь, она стала видеть мир в черном свете. Как будто все человеческие недостатки вдруг стали все более отчетливо представать перед ней. Разочарования юности страшны именно этим: у человека рушится восприятие окружающего мира, он от наивности переходит чуть ли не к… мизантропии. Теперь ему кажется, все вокруг – обман, торг. Кити перестает верить даже родственникам! Она подозревает их в желании избавиться от нее – найти какого угодно мужа. И восстает против всяких дальнейших попыток свести ее с кем-то…

Врач говорит, что в таком состоянии больной девушке лучше не противоречить, это чревато серьезными осложнениями для психики, может закончиться чахоткой (а это смертельный приговор). Кити кажется затвердевшей, стальной – но эта броня лишь ее временная защита. Она критически смотрит на отношения между мужьями и женами, не видя образцов семейного счастья. Брак сестры представляется ей унизительным – Долли все терпит и делает вид, что не замечает измен своего мужа. Кити осознает некоторые черты своего характера: гордость, самолюбие. Сама она никогда бы этого не потерпела!

Вот почему она всегда так сочувствовала Левину и «прощала» все его неловкости и светские промахи – зная, что его чувство собственного достоинства ранить нельзя. В ней самой теперь появилось то самое отвращение к свету, которое было и у него, заставляя его проводить время в деревне, вникая в проблемы сельского хозяйства.

Кити постепенно трансформируется в человека, который все ближе и ближе к тому идеалу жены, который сформировался в воображении Левина. Но она и сама не подозревает о том. В Левине никогда не было никакой фальши – это Кити чувствовала безошибочно. Даже в самой себе она иной раз чувствовала это, только не в нем!

Но при всей своей простоте и отзывчивости Кити – княжна. А Варенька, девушка, с которой она подружилась на водах, родилась от простолюдина, а затем ее удочерила богатая дама. И не может быть у нее такой свободы, непосредственности, открытости… Такая девушка должна знать свое место, и Варенька нашла спасение в фатализме – приятии жизни такой, какая она есть, смирении.

Кити казалось, что после предательства Вронского, она никогда не сможет открыть душу людям. И Варенька, сдержанная, спокойная, немногословная, жертвенная оказалась для нее лучшим лекарством. Кити влюбилась в нее, создав в своем воображении женский идеал, которому она теперь хотела соответствовать. И со своей обычной пылкостью, готовая к самоуничижению и созданию себе кумира, она подражает ей, теперь мечтая не о любви или замужестве, а о том, чтобы посвятить себя благотворительности, помощи неимущим, отказе от личного счастья. (Надо сказать, что эти черты – скромное мнение о себе и готовность признать других людей выше, лучше, прекраснее - свойственны и Левину. Это самые симпатичные их качества. Импульсивность, порывистость, эмоциональная неустойчивость, нетерпимость к фальши – тоже их общие черты.)

Но достаточно щепотки иронии старого князя, и Кити видит теперь своих новых знакомых в ином свете: ей кажется, в этих людях есть притворство, позерство. И она внутренне отворачивается от них. Сохраняя в своем сердце место только для Вареньки. (С какой радостью она будет потом наблюдать за сближением любимой подруги с Кознышевым, братом Левина, которого тот тоже считал во всех отношениях лучше себя – более уравновешенным, зрелым и мудрым. Линия эта ничем не закончится, но сам по себе эпизод оставляет приятное, хотя и грустное, впечатление.)

Кити больше не тянет к бунту, она понемногу взрослеет – возвращаясь домой, она не мечтает о невероятных подвигах, а пытается жить прежней жизнью, встречая Левина, в душе которого произошел серьезный переворот. Все это время он терзался, потому что после отказа Кити выйти за него замуж, казалось, все было кончено для него. Долли своими попытками повлиять на Левина только еще больше его разозлила. Он подумал: меня воспринимают как «запасной вариант», если с другим кавалером не получилось. А это значит, что Кити его никогда не любила.

Все это время он все-таки тайно пытался обдумать слова Долли: каково для девушки, которая мало знает жизнь и плохо разбирается в людях, решить для себя, кого она предпочитает. Как бы скромно ни относился к себе Левин, согласиться играть роль утешителя он не хотел. И не вынес бы сосуществования с женщиной, которая тайно вздыхает по другому человеку. Унизительней не придумать! Он пытался вывести умозаключения – одно за другим, но ничего не помогало… Ему подбирали невест, причем привлекательных, подходящих, но он даже смотреть на них не хотел.

И только вид Кити – и прежней и совсем другой… пристыженной, робкой, как раскаявшийся ребенок… осветил его по-иному: он увидел в ней неискушенное существо, которое нуждается в руководстве. И без него может пропасть. Он увидел себя иначе – как защитника, покровителя… И они без слов одновременно поняли это.

Их связала не бурная страсть, а романтическое нежное чувство. То самое, которое преображает, делает людей лучше, придает им сил, способствует их внутреннему просветлению.

В этой линии Толстой прибег к собственной биографии – знакомству с семейством будущей жены (когда он не знал, в кого из сестер влюбиться, и остановился в итоге на Софье – так же было у Левина, когда он выбирал из трех сестер Щербацких и все-таки выбрал Кити), объяснению с невестой начальными буквами каждого слова, и молниеносной вспышке взаимного понимания, когда она ответила на его предложение долгожданным согласием.

В описании предсвадебных хлопот, венчания, первых месяцев жизни супружеской четы, возможно, тоже есть автобиографические мотивы. Ссоры, взаимная ревность, упреки – и примирения. Осознание, что они теперь – одно существо. Не только физически, в высшем смысле. И Левин не может сердиться на Кити – он понимает, что сердится как будто на свою руку… на неотъемлемую часть себя самого.

Смерть брата Левина и помощь в приготовлениях к ней тоже сблизили Кити и ее мужа. Он увидел, что при всем своем интеллектуальном багаже, оказывается беспомощным там, где простым душам открывается поле деятельности. Кити делает последние дни жизни его брата насыщенными, осмысленными, приятными, радостными. И она куда меньше боится смерти и всего, что с ней связано, принимая ее буднично, как, наверно, и должно.

Беременность Кити – относительно спокойный период их жизни, когда они наслаждались общением с родственниками, гостями, природой. Кити в упоении ощущала себя «взрослой», она беседовала наравне с дамами старше себя – собственной матерью, сестрой, помощницей по хозяйству. Довольно долго она будет находиться в положении «взрослого ребенка», который строит свое гнездышко, отчасти играючи, в то же время серьезнейшим образом желая утвердить свой авторитет.

После рождения сына Левин оказывается в положении человека, для которого никаких тайн природы уже не осталось. Он не обрел твердой веры в бога, он мечется, понимая, что ребенку нужно духовное руководство, но не знает, как его осуществить. Для него это мучительно и тяжело. Он, с одной стороны, понимает, что несет ответственность за семью, с другой, страдает – некий круг замкнулся. От романтизации идеи любви и семьи нужно переходить к практическому воплощению. Ребенок – это уже не мечты и фантазии, а реальность. А мужчин она подсознательно часто пугает.

Утратив любопытство к процессам, которые происходят с Кити (она стала матерью), он отчасти утрачивает к ней интерес. И Левин, и Кити – люди неустойчивые, их настроения меняются, их чувства подвержены посторонним влияниям. Они знают это и понимают, что спасение – в том, чтобы держаться друг за друга и не поддаваться никаким искушениям. А в силу их характера новые увлечения, увы, могут возникнуть.

Толстой рисует не идиллию, а реальную картину жизни двух людей с определенными особенностями темперамента, психики. При этом кристально честных с самими собой и друг с другом. И той самой честности в других людях они могут не обрести, это вообще очень редко встречается.

Поэтому союз Кити и Левина при всех его внутренних колебаниях и метаниях, видимо, все-таки устоит. И эта «переменчивость» сделает его живым, не статичным, меняющимся – впрочем, как и сама жизнь вокруг них.

Рецензии

Ежедневная аудитория портала Проза.ру - порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Играют герои Льва Толстого

Зимой все играют в согревающие игры, осенью - в собирательные (в смысле, собирают и запасают), летом - в подвижные, а весной, конечно же, в любовные.
Одну из таких игр описал Лев Толстой в романе “Анна Каренина”. В четвертой части романа Китти Щербацкая и Константин Левин превращают объяснение в любви в своеобразную игру.
Толстой, Л. Н. Анна Каренина: [роман в восьми частях] / Лев Николаевич Толстой. - М.: Ассоциация “Книги просвещенного милосердия”, 1994. - 840 с., ил. - (Библиотека российской классики).

“…- Постойте, - сказал он, садясь к столу. - Я давно хотел спросить у вас одну вещь.
Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.
- Пожалуйста, спросите.
- Вот, - сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т?

Буквы эти значили: “когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?” Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.
Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать. Изредка она взглядывала на него, спрашивая у него взглядом: “То ли это, что я думаю?”

Я поняла, - сказала она, покраснев.
- Какое это слово? - сказал он, указывая на н, которое означало слово никогда.
- Это слово значит никогда , - сказала она, - но это неправда!

Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и. о.
…Он вдруг просиял: он понял. Это значило: “тогда я не могла иначе ответить”.
Он взглянул на нее вопросительно, робко:

Только тогда?
- Да, - отвечала ее улыбка.
- А т… А теперь? - спросил он.
- Ну, так вот прочтите. Я скажу то, чего бы желала. Очень бы желала! - Она написала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: “чтобы вы могли забыть и простить, что было”.

Он схватил мел напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его, написал начальные буквы следующего: “мне нечего забывать и прощать, я не переставал любить вас”.
Она взглянула на него с остановившеюся улыбкой.
- Я поняла, - шепотом сказала она.
Он сел и написал длинную фразу. Она все поняла и, не спрашивая его: так ли? взяла мел и тотчас же ответила.

Он долго не мог понять того, что она написала и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастьем глазах ее он понял все, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и записала ответ: Да.

В secretaire играете? - сказал князь, подходя. - Ну, поедем, однако, если ты хочешь поспеть в театр”

Замечу, что влюбленные играли вовсе не в secretaire - “секретаря”.
Хотя такая игра и была популярна в XIX веке.
Заключалась она в следующем. Выбирались произвольно два предмета. Про них надо было сочинить стихотворение, указав в нем на сходство и различие между ключевыми словами.

Вот стихи, сочиненные Василием Андреевичем Жуковским:

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ В ИГРЕ, НАЗЫВАЕМОЙ “СЕКРЕТАРЬ”

Звезда и корабль

Звезда небес плывет пучиною небесной,
Пучиной бурных волн – земной корабль плывет!
Кто по морю ведет звезду – нам неизвестно;
Но по морю корабль – звезда небес ведет!

Бык и роза

Задача трудная для бедного поэта?
У розы иглы есть, рога есть у быка
-Вот сходство. Разница ж: легко любви рука
Совьет из роз букет для милого предмета;
А из быков никак нельзя связать букета.

Китти и Левин играли в им самими изобретенную игру. Как ее назвать: игра во фразы, в слова или в буквы? - в общем, неважно. Главное, что в ходе игры они достигли полного взаимопонимания и гармонии.

Но так объяснялись в любви не только Левин и Китти. А кто еще? - Лев Толстой и Софья Берс. Писатель воспроизвел в романе собственное признание в любви.

Константин Левин: «Не могу найти в своей душе этого чувства сожаления о своей свободе»

Свадьба — это не просто обряд после которого двое людей начинают жить вместе, организуют общий быт, заводят общих детей и т. д. Свадьба — это переломный момент в жизни каждого человека. Нужно быть уверенным в своем выборе. И не только о себе нужно думать, если любишь, но и о правильности выбора своего возлюбленного или возлюбленной.

С такими мыслями и томится, и мучается сердце Константина Левина: «Что как она не любит меня?».
Переломный момент в жизни бросает в сомнения во всем. И тогда ни мальчишник не в радость, ни слова священника слышатся не такими уж убедительными... И только испуганный взгляд возлюбленной и ее теплые слова способны вернуть к жизни.
Только бесчувственные глупцы идут под венец хладнокровно и просто. Весело надевая кольцо на пальчик супруга или супруги. А сомнения — спутник праведника. А значит, и праведного брака. Идущего к истине. Истинной и всепоглощающий любви.

Елена Калужина

Лев Николаевич Толстой

Анна Каренина

* ЧАСТЬ ПЯТАЯ *

I

Княгиня Щербацкая находила, что сделать свадьбу до поста, до которого
оставалось пять недель, было невозможно, так как половина приданого не могла
поспеть к этому времени; но она не могла не согласиться с Левиным, что после
поста было бы уже и слишком поздно, так как старая родная тетка князя
Щербацкого была очень больна и могла скоро умереть, и тогда траур задержал
бы еще свадьбу. И потому, решив разделить приданое на две части, большое и
малое приданое, княгиня согласилась сделать свадьбу до поста. Она решила,
что малую часть приданого она приготовит всю теперь, большое же вышлет
после, и очень сердилась на Левина за то, что он никак не мог серьезно
ответить ей, согласен ли он на это, или нет. Это соображение было тем более
удобно, что молодые ехали тотчас после свадьбы в деревню, где вещи большого
приданого не будут нужны.
Левин продолжал находиться все в том же состоянии сумасшествия, в
котором ему казалось, что он и его счастье составляют главную и единственную
цель всего существующего и что думать и заботиться теперь ему ни о чем не
нужно, что все делается и сделается для него другими. Он даже не имел
никаких планов и целей для будущей жизни; он предоставлял решение этого
другим, зная, что все будет прекрасно. Брат его Сергей Иванович, Степан
Аркадьич и княгиня руководили его в том, что ему следовало делать. Он только
был совершенно согласен на все, что ему предлагали. Брат занял для него
денег, княгиня посоветовала уехать из Москвы после свадьбы. Степан Аркадьич
посоветовал ехать за границу. Он на все был согласен. "Делайте, что хотите,
если вам это весело. Я счастлив, и счастье мое не может быть ни больше, ни
меньше, что бы вы ни делали", - думал он. Когда он передал Кити совет
Степана Аркадьича ехать за границу, он очень удивился, что она не
соглашалась на это, а имела насчет их будущей жизни какие-то свои
определенные требования. Она знала, что у Левина есть дело в деревне,
которое он любит. Она, как он видел, не только не понимала этого дела, но и
не хотела понимать. Это не мешало ей, однако, считать это дело очень важным.
И потому она знала, что их дом будет в деревне, и желала ехать не за
границу, где она не будет жить, а туда, где будет их дом. Это определенно
выраженное намерение удивило Левина. Но так как ему было все равно, он
тотчас же попросил Степана Аркадьича, как будто это была его обязанность,
ехать в деревню и устроить там все, что он знает, с тем вкусом, которого у
него так много.
- Однако послушай, - сказал раз Степан Аркадьич Левину, возвратившись
из деревни, где он все устроил для приезда молодых, - есть у тебя
свидетельство о том, что ты был на духу?
- Нет. А что?
- Без этого нельзя венчать.
- Ай, ай, ай! - вскрикнул Левин. - Я ведь, кажется, уже лет девять не
говел. Я и не подумал.
- Хорош!- смеясь, сказал Степан Аркадьич, - а меня же называешь
нигилистом! Однако ведь это нельзя. Тебе надо говеть.
- Когда же? Четыре дня осталось.
Степан Аркадьич устроил и это. И Левин стал говеть. Для Левина, как для
человека неверующего и вместе с тем уважающего верования других людей,
присутствие и участие во всяких церковных обрядах было очень тяжело. Теперь,
в том чувствительном ко всему, размягченном состоянии духа, в котором он
находился, эта необходимость притворяться была Левину не только тяжела, но
показалась совершенно невозможна. Теперь, в состоянии своей славы, своего
цветения, он должен будет или лгать, или кощунствовать. Он чувствовал себя
не в состоянии делать ни того, ни другого. Но сколько он ни допрашивал
Степана Аркадьича, нельзя ли получить свидетельство не говея, Степан
Аркадьич объявил, что это невозможно.
- Да и что тебе сто"ит - два дня? И он премилый, умный старичок. Он
тебе выдернет этот зуб так, что ты и не заметишь.
Стоя у первой обедни, Левин попытался освежить в себе юношеские
воспоминания того сильного религиозного чувства, которое он пережил от шест-
надцати до семнадцати лет. Но тотчас же убедился, что это для него
совершенно невозможно. Он попытался смотреть на все это, как на не имеющий
значения пустой обычай, подобный обычаю делания визитов; но почувствовал,
что и этого он никак не мог сделать. Левин находился в отношении к религии,
как и большинство его современников, в самом неопределенном положении.
Верить он не мог, а вместе с тем он не был твердо убежден в том, чтобы все
это было несправедливо. И поэтому, не будучи в состоянии верить в
значительность того, что он делал, ни смотреть на это равнодушно, как на
пустую формальность, во все время этого говенья он испытывал чувство
неловкости и стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому, как ему
говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Во время службы он то слушал молитвы, стараясь приписывать им значение
такое, которое бы не расходилось с его взглядами, то, чувствуя, что он не
может понимать и должен осуждать их, старался не слушать их, а занимался
своими мыслями, наблюдениями и воспоминаниями, которые с чрезвычайною
живостью во время этого праздного стояния в церкви бродили в его голове.
Он отстоял обедню, всенощную и вечерние правила и на другой день, встав
раньше обыкновенного, не пив чаю, пришел в восемь часов утра в церковь для
слушания утренних правил и исповеди.
В церкви никого не было, кроме нищего солдата, двух старушек и
церковнослужителей.
Молодой дьякон, с двумя резко обозначавшимися половинками длинной спины
под тонким подрясником, встретил его и тотчас же, подойдя к столику у стены,
стал читать правила. По мере чтения, в особенности при частом и быстром
повторении тех же слов: "Господи помилуй", которые звучали как "помилос,
помилос", Левин чувствовал, что мысль его заперта и запечатана и что трогать
и шевелить ее теперь не следует, а то выйдет путаница, и потому он, стоя
позади дьякона, продолжал, не слушая и не вникая, думать о своем.
"Удивительно много выражения в ее руке", - думал он, вспоминая, как вчера
они сидели у углового стола. Говорить им не о чем было, как всегда почти в
это время, и она, положив на стол руку, раскрывала и закрывала ее и сама
засмеялась, глядя на ее движение. Он вспомнил, как он поцеловал эту руку и
потом рассматривал сходящиеся черты на розовой ладони. "Опять помилос", -
подумал Левин, крестясь, кланяясь и глядя на гибкое движение спины
кланяющегося дьякона. "Она взяла потом мою руку и рассматривала линии: - У
тебя славная рука, - сказала она". И он посмотрел на свою руку и на короткую
руку дьякона. "Да, теперь скоро кончится, - думал он. - Нет, кажется, опять
сначала, - подумал он, прислушиваясь к молитвам. - Нет, кончается; вот уже
он кланяется в землю. Это всегда пред концом".
Незаметно получив рукою в плисовом обшлаге трехрублевую бумажку, дьякон
сказал, что он запишет, и, бойко звуча новыми сапогами по плитам пустой
церкви, прошел в алтарь. Через минуту он выглянул оттуда и поманил Левина.
Запертая до сих пор мысль зашевелилась в голове Левина, но он поспешил
отогнать ее. "Как-нибудь устроится", - подумал он и пошел к амвону. Он вошел
на ступеньки и, повернув направо, увидал священника. Старичок священник, с
редкою полуседою бородой, с усталыми добрыми глазами, стоял у аналоя и
перелистывал требник. Слегка поклонившись Левину, он тотчас же начал читать
привычным голосом молитвы. Окончив их, он поклонился в землю и обратился
лицом к Левину.
- Здесь Христос невидимо предстоит, принимая вашу исповедь, - сказал
он, указывая на распятие. - Веруете ли вы во все то, чему учит нас святая
апостольская церковь? - продолжал священник, отворачивая глаза от лица
Левина и складывая руки под епитрахиль.
- Я сомневался, я сомневаюсь во всем, - проговорил Левин неприятным для
себя голосом и замолчал.
Священник подождал несколько секунд, не скажет ли он еще чего, и,
закрыв глаза, быстрым владимирским на "о" говором сказал:
- Сомнения свойственны слабости человеческой, но мы должны молиться,
чтобы милосердый господь укрепил нас. Какие особенные грехи имеете? -
прибавил он без малейшего промежутка, как бы стараясь не терять времени.
- Мой главный грех есть сомнение. Я во всем сомневаюсь и большею частью
нахожусь в сомнении.
- Сомнение свойственно слабости человеческой, - повторил те же слова
священник. - В чем же преимущественно вы сомневаетесь?
- Я во всем сомневаюсь. Я сомневаюсь иногда даже в существовании бога,
- невольно сказал Левин и ужаснулся неприличию того, что он говорил. Но на
священника слова Левина не произвели, как казалось, впечатления.
- Какие же могут быть сомнения в существовании бога? - с чуть заметною
улыбкой поспешно сказал он.
Левин молчал.
- Какое же вы можете иметь сомнение о творце, когда вы воззрите на
творения его? - продолжал священник быстрым, привычным говором. - Кто же
украсил светилами свод небесный? Кто облек землю в красоту ее? Как же без
творца? - сказал он, вопросительно взглянув на Левина.
Левин чувствовал, что неприлично было бы вступать в философские прения
со священником, и потому сказал в ответ только то, что прямо относилось к
вопросу.
- Я не знаю, - сказал он.
- Не знаете? То как же вы сомневаетесь в том, что бог сотворил все? - с
веселым недоумением сказал священник.
- Я не понимаю ничего, - сказал Левин, краснея и чувствуя, что слова
его глупы и что они не могут не быть глупы в таком положении.
- Молитесь богу и просите его. Даже святые отцы имели сомнения и
просили бога об утверждении своей веры. Дьявол имеет большую силу, и мы не
должны поддаваться ему. Молитесь богу, просите его, Молитесь богу, -
повторил он поспешно.
Священник помолчал несколько времени, как бы задумавшись.
- Вы, как я слышал, собираетесь вступить в брак с дочерью моего
прихожанина и сына духовного, князя Щербацкого? - прибавил он с улыбкой. -
Прекрасная девица.
- Да, - краснея за священника, отвечал Левин. "К чему ему нужно
спрашивать об этом на исповеди?" - подумал он.
И, как бы отвечая на его мысль, священник сказал ему:
- Вы собираетесь вступить в брак, и бог, может быть, наградит вас
потомством, не так ли? Что же, какое воспитание можете дать вы вашим
малюткам, если не победите в себе искушение дьявола, влекущего вас к
неверию? - сказал он с кроткою укоризной. - Если вы любите свое чадо, то вы,
как добрый отец, не одного богатства, роскоши, почести будете желать своему
детищу; вы будете желать его спасения, его духовного просвещения светом
истины. Не так ли? Что же вы ответите ему, когда невинный малютка спросит у
вас: "Папаша! кто сотворил все, что прельщает меня в этом мире, - землю,
воды, солнце, цветы, травы?" Неужели вы скажете ему: "Я не знаю"? Вы не
можете не знать, когда господь бог по великой милости своей открыл вам это.
Или дитя ваше спросит вас: "Что ждет меня в загробной жизни?" Что вы скажете
ему, когда вы ничего не знаете? Как же вы будете отвечать ему? Предоставите
его прелести мира и дьявола? Это нехорошо! - сказал он и остановился,
склонив голову набок и глядя на Левина добрыми, кроткими глазами.
Левин ничего не отвечал теперь - не потому, что он не хотел вступать в
спор со священником, но потому, что никто ему не задавал таких вопросов; а
когда малютки его будут задавать эти вопросы, еще будет время подумать, что
отвечать.
- Вы вступаете в пору жизни, - продолжал священник, - когда надо
избрать путь и держаться его. Молитесь богу, чтоб он по своей благости помог
вам и помиловал, - заключил он. - "Господь и бог наш Иисус Христос,
благодатию и щедротами своего человеколюбия, да простит ти чадо..." - И,
окончив разрешительную молитву, священник благословил и отпустил его.
Вернувшись в этот день домой, Левин испытывал радостное чувство того,
что неловкое положение кончилось, и кончилось так, что ему не пришлось
лгать. Кроме того, у него осталось неясное воспоминание о том, что то, что
говорил этот добрый и милый старичок, было совсем не так глупо, как ему
показалось сначала, и что тут что-то есть такое, что нужно уяснить.
"Разумеется, не теперь, - думал Левин, - но когда-нибудь после". Левин,
больше чем прежде, чувствовал теперь, что в душе у него что-то неясно и
нечисто и что в отношении к религии он находится в том же самом положении,
которое он так ясно видел и не любил в других и за которое он упрекал
приятеля своего Свияжского.
Проводя этот вечер с невестой у Долли, Левин был особенно весел и,
объясняя Степану Аркадьичу то возбужденное состояние, в котором он
находился, сказал, что ему весело, как собаке, которую учили скакать через
обруч и которая, поняв, наконец, и совершив то, что от нее требуется,
взвизгивает и, махая хвостом, прыгает от восторга на столы и окна.

II

В день свадьбы Левин, по обычаю (на исполнении всех обычаев строго
настаивали княгиня и Дарья Александровна), не видал своей невесты и обедал у
себя в гостинице со случайно собравшимися к нему тремя холостяками: Сергей
Иванович, Катавасов, товарищ по университету, теперь профессор естественных
наук, которого, встретив на улице, Левин затащил к себе, и Чириков, шафер,
московский мировой судья, товарищ Левина по медвежьей охоте. Обед был очень
веселый. Сергей Иванович был в самом хорошем расположении духа и забавлялся
оригинальностью Катавасова. Катавасов, чувствуя, что его оригинальность
оценена и понимаема, щеголял ею. Чириков весело и добродушно поддерживал
всякий разговор.
- Ведь вот, - говорил Катавасов, по привычке, приобретенной на кафедре,
растягивая свои слова, - какой был способный малый наш приятель Константин
Дмитрич. Я говорю про отсутствующих, потому что его уж нет. И науку любил
тогда, по выходе из университета, и интересы имел человеческие; теперь же
одна половина его способностей направлена на то, чтоб обманывать себя, и
другая - чтоб оправдывать этот обман.
- Более решительного врага женитьбы, как вы, я не видал, - сказал
Сергей Иванович.
- Нет, я не враг. Я друг разделения труда. Люди, которые делать ничего
не могут, должны делать людей, а остальные - содействовать их просвещению и
счастью. Вот как я понимаю. Мешать два эти ремесла есть тьма охотников, я не
из их числа.
- Как я буду счастлив, когда узнаю, что вы влюбитесь!- сказал Левин. -
Пожалуйста, позовите меня на свадьбу.
- Я влюблен уже.
- Да, в каракатицу. Ты знаешь, - обратился Левин к брату, - Михаил
Семеныч пишет сочинение о питании и...
- Ну, уж не путайте! Это все равно, о чем. Дело в том, что я точно
люблю каракатицу.
- Но она не помешает вам любить жену.
- Она-то не помешает, да жена помешает.
- Отчего же?
- А вот увидите. Вы вот хозяйство любите, охоту, - ну посмотрите!
- А нынче Архип был, говорил, что лосей пропасть в Прудном и два
медведя, - сказал Чириков.
- Ну, уж вы их без меня возьмете.
- Вот и правда, - сказал Сергей Иванович. - Да и вперед простись с
медвежьею охотой, - жена не пустит!
Левин улыбнулся. Представление, что жена его не пустит, было ему так
приятно, что он готов был навсегда отказаться от удовольствия видеть
медведей.
- А ведь все-таки жалко, что этих двух медведей без вас возьмут. А
помните в Хапилове последний раз? Чудная была бы охота, - сказал Чириков.
Левин не хотел его разочаровывать в том, что где-нибудь может быть
что-нибудь хорошее без нее, и потому ничего не сказал.
- Недаром установился этот обычай прощаться с холостою жизнью, - сказал
Сергей Иванович. - Как ни будь счастлив, все-таки жаль свободы.
- А признайтесь, есть это чувство, как у гоголевского жениха, что в
окошко хочется выпрыгнуть?
- Наверно есть, но не признается! - сказал Катавасов и громко
захохотал.
- Что же, окошко открыто... Поедем сейчас в Тверь! Одна медведица, на
берлогу можно идти. Право, поедем на пятичасовом! А тут как хотят, - сказал,
улыбаясь, Чириков.
- Ну вот ей-богу, - улыбаясь, сказал Левин, - что не могу найти в своей
душе этого чувства сожаления о своей свободе!
- Да у вас в душе такой хаос теперь, что ничего не найдете, - сказал
Катавасов. - Погодите, как разберетесь немножко, то найдете!
- Нет, я бы чувствовал хотя немного, что, кроме своего чувства (он не
хотел сказать при нем - любви)... и счастия, все-таки жаль потерять
свободу... Напротив, я этой-то потере свободы и рад.
- Плохо! Безнадежный субъект!- сказал Катавасов. - Ну, выпьем за его
исцеление или пожелаем ему только, чтоб хоть одна сотая его мечтаний
сбылась. И это уж будет такое счастье, какое не бывало на земле!
Вскоре после обеда гости уехали, чтоб успеть переодеться к свадьбе.
Оставшись один и вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз
спросил себя: есть ли у него в душе это чувство сожаления о своей свободе, о
котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. "Свобода? Зачем
свобода? Счастие только в том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями,
ее мыслями, то есть никакой свободы, - вот это счастье!"
- "Но знаю ли я ее мысли, ее желания, ее чувства?" - вдруг шепнул ему
какой-то голос. Улыбка исчезла с его лица, и он задумался. И вдруг на него
нашло странное чувство. На него нашел страх и сомнение, сомнение во всем.
"Что как она не любит меня? Что как она выходит за меня только для
того, чтобы выйти замуж? Что если она сама не знает того, что делает? -
спрашивал он себя. - Она может опомниться и, только выйдя замуж, поймет, что
не любит и не могла любить меня". И странные, самые дурные мысли о ней стали
приходить ему. Он ревновал ее к Вронскому, как год тому назад, как будто
этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был вчера. Он подозревал, что она
не все сказала ему.
Он быстро вскочил. "Нет, это так нельзя! - сказал он себе с отчаянием.
- Пойду к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и не лучше ли
остановиться? Все лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!" С
отчаянием в сердце и со злобой на всех людей, на себя, на нее он вышел из
гостиницы и поехал к ней.
Никто не ждал его. Он застал ее в задних комнатах. Она сидела на
сундуке и о чем-то распоряжалась с девушкой, разбирая кучи разноцветных
платьев, разложенных на спинках стульев и на полу.
- Ах! - вскрикнула она, увидав его и вся просияв от радости. - Как ты,
как же вы (до этого последнего дня она говорила ему то "ты", то "вы")? Вот
не ждала! А я разбираю мои девичьи платья, кому какое...
- А! это очень хорошо!- сказал он, мрачно глядя на девушку.
- Уйди, Дуняша, я позову тогда, - сказала Кити. - Что с тобой? -
спросила она, решительно говоря ему "ты", как только девушка вышла. Она
заметила его странное лицо, взволнованное и мрачное, и на нее нашел страх.
- Кити! я мучаюсь. Я не могу один мучаться, - сказал он с отчаянием в
голосе, останавливаясь пред ней и умоляюще глядя ей в глаза. Он уже видел по
ее любящему правдивому лицу, что ничего не может выйти из того, что он
намерен был сказать, но ему все-таки нужно было, чтоб она сама разуверила
его. - Я приехал сказать, что еще время не ушло. Это все можно уничтожить и
поправить.
- Что? Я ничего не понимаю. Что с тобой?
- То, что я тысячу раз говорил и не могу не думать... то, что я не стою
тебя. Ты не могла согласиться выйти за меня замуж. Ты подумай. Ты ошиблась.
Ты подумай хорошенько. Ты не можешь любить меня... Если... лучше скажи, -
говорил он, не глядя на нее. - Я буду несчастлив. Пускай все говорят, что
хотят; все лучше, чем несчастье... Все лучше теперь. пока есть время...
- Я не понимаю, - испуганно отвечала она, - то есть что ты хочешь
отказаться... что не надо?
- Да, если ты не любишь меня.
- Ты с ума сошел! - вскрикнула она, покраснев от досады.
Но лицо его было так жалко, что она удержала свою досаду и, сбросив
платья с кресла, пересела ближе к нему.
- Что ты думаешь? скажи все.
- Я думаю, что ты не можешь любить меня. За что ты можешь любишь меня?
- Боже мой! что же я могу?.. - сказала она и заплакала.
- Ах, что я сделал! - вскрикнул он и, став пред ней на колени, стал
целовать ее руки.
Когда княгиня через пять минут вошла в комнату, она нашла их уже
совершенно помирившимися. Кити не только уверила его, что она его любит, но
даже, отвечая на его вопрос, за что она любит его, объяснила ему, за что.
Она сказала ему, что она любит его за то, что она понимает его всего, за то,
что она знает, что" он должен любить, и что все, что он любит, все хорошо. И
это показалось ему вполне ясно. Когда княгиня вошла к ним, они рядом сидели
на сундуке, разбирали платья и спорили о том, что Кити хотела отдать Дуняше
то коричневое платье, в котором она была, когда Левин ей сделал предложение,
а он настаивал, чтоб это платье никому не отдавать, а дать Дуняше голубое.
- Как ты не понимаешь? Она брюнетка, и ей не будет идти... У меня это
все рассчитано.
Узнав, зачем он приезжал, княгиня полушуточно-полусерьезно рассердилась
и услала его домой одеваться и не мешать Кити причесываться, так как Шарль
сейчас приедет.
- Она и так ничего не ест все эти дни и подурнела, а ты еще ее
расстраиваешь своими глупостями, - сказала она ему. - Убирайся, убирайся,
любезный.

Левин, виноватый и пристыженный, но успокоенный, вернулся в свою
гостиницу. Его брат, Дарья Александровна и Степан Аркадьич, все в полном
туалете, уже ждали его, чтобы благословить образом. Медлить некогда было.
Дарья Александровна должна была еще заехать домой, с тем чтобы взять своего
напомаженного и завитого сына, который должен был везти образ с невестой.
Потом одну карету надо было послать за шафером, а другую, которая отвезет
Сергея Ивановича, прислать назад... Вообще соображений, весьма сложных, было
очень много. Одно было несомненно, что надо было не мешкать, потому что уже
половина седьмого.
Из благословенья образом ничего не вышло. Степан Аркадьич стал в
комически-торжественную позу рядом с женою, взял образ и, велев Левину
кланяться в землю, благословил его с доброю и насмешливою улыбкой и
поцеловал его троекратно; то же сделала и Дарья Александровна и тотчас же
заспешила ехать и опять запуталась в предначертаниях движения экипажей.
- Ну, так вот что мы сделаем: ты поезжай в нашей карете за ним, а
Сергей Иванович уже если бы был так добр заехать, а потом послать.
- Что же, я очень рад.
- А мы сейчас с ним приедем. Вещи отправлены? - сказал Степан Аркадьич.
- Отправлены, - отвечал Левин и велел Кузьме подавать одеваться.

Щербацкая Кити (Екатерина Александровна) — княжна, младшая в семье. Прототип — жена Л. Толстого Софья Андреевна. Ослепленная графом Алексеем Вронским, Кити ждет, что он на ближайшем балу попросит ее руки. Она превозмогает сердечную склонность к Константину Левину, приехавшему, чтобы сделать ей предложение, и отказывает ему, хотя знает и любит его с детства. Толстой изображает противоречивые переживания героини, одновременно мучающейся от своей жестокости с Левиным и наслаждающейся мечтами о блестящем будущем с Вронским.

У своей старшей сестры Долли Облонской Кити знакомится с Анной Карениной, которой восхищается и которую, желая сделать свидетельницей своего счастья, упрашивает приехать на бал. Но на балу исполненную сознания своей привлекательности и естественной грации Кити ждет жестокий удар. Вронский, очарованный Анной, забывает о ней. Она чувствует себя уничтоженной и покидает бал.

Некоторое время спустя Кити вместе с княгиней Щербацкой уезжает за границу на Соденские воды, чтобы восстановить душевное равновесие и забыть о нанесенном оскорблении. В Содене Кити сближается с мадам Шталь и ее воспитанницей Варенькой. Она восхищается Варенькиным самоотверженным служением больным, любовью к Богу и, остро нуждаясь в обретении внутреннего покоя, решает следовать ее примеру, посвятив себя нуждающимся в помощи. Но Толстой показывает, как постепенно ревность жены больного живописца Петрова, за которым Кити ухаживает, иронические замечания в адрес мадам Шталь приехавшего из Карлсбада в Соден князя Щербацкого разрушают атмосферу высокой духовности, которой героиня поспешила окружить свою новую знакомую. Наконец, осознание ею неестественности и нарочитости избранного пути жизни «по правилам» побуждают Кити отказаться от решения подражать Вареньке и возвращают ее к инстинктивной жизни «по сердцу».

Вернувшись в Россию, эта героиня романа «Анна Каренина» направляется погостить к сестре Долли в ее село Ергушево и по дороге случайно встречает Левина, с которым через несколько месяцев, на обеде, устроенном Облонскими, объясняется в любви с помощью игры secretaire : они пишут мелом на столе только начальные буквы своих вопросов и ответов. На следующий день они обручаются. Все время до венчания Кити помогает потерявшемуся от счастья и нахлынувших сомнений в себе Левину почувствовать уверенность. После венчания они отправляются в деревню Левина Покровское.

Начало их семейной жизни оказывается неспокойным. Они медленно и трудно привыкают друг к другу, то и дело ссорясь по мелочам. Левин получает известие о том, что брат Николай лежит при смерти в уездном городе, и отправляется к нему. Кити едет с мужем, и именно ей удается облегчить последние дни деверя, отвлечь его от ужаса перед небытием своей энергичной и уверенной помощью. Здесь же, в уездном городе, доктор объявляет о беременности Кити. Левин с женой возвращаются в Покровское и, пригласив Щербацких, Долли Облонскую с детьми, принимая в гостях Сергея Ивановича Кознышева и Вареньку, весело проводят время. Идиллическое пребывание там для Кити опечалено сорвавшимся объяснением в любви между Кознышевым и Варенькой, которого она хотела. Когда приходит время родов, Левин с женой перебираются в Москву. Кити Щербацкая, отвыкнув от столично-светской жизни и суеты, старается никуда не выезжать. Долгожданные роды проходят успешно: Кити рожает мальчика. Приехав в Покровское, героиня погружается в заботы о сыне и повседневные дела дома.

Образ этой героини, мечтавшей о замужестве и обретающей счастье в семейной жизни, воплощает представление автора о назначении женщины как хранительницы домашнего очага. Он связан с семейной темой, которая проходит через многие произведения Толстого.