Понимание творчества николаем бердяевым. Книга: Бердяев Н

Книга Бердяева «Философия свободы» (1911) - ранняя работа, к которой сам автор относился критически, считая ее во многих отношениях незрелой. И все же это сочинение ценно тем, что в нем Бердяев по некоторым своим философским интуициям предвосхищает процессы, которые позже произошли в истории европейской философии. Иными словами, это не просто историческое, а в значительной мере новаторское и провидческое произведение.

Бердяев, правда, начинает свою книгу с утверждений, которые в ту пору уже не были новыми: философствующая мысль зашла в тупик, для философии наступила эпоха эпигонства и упадка, философское творчество иссякает и т.д. Однако определение сущности кризиса у Бердяева для того времени оригинально, по-своему верно и глубоко. «Вся новейшая философия, последний результат всей новой философии, ясно обнаружила свое роковое бессилие познать бытие, соединить с бытием познающего субъекта. Даже больше, философия эта пришла к упразднению бытия… повергла познающего в царство призраков. Критическая гносеология начала проверять компетенцию познания и пришла к такому заключению, что познание не компетентно связать познающего с объектом познания, с бытием. Реалистическое чувство бытия и реалистическое отношение к бытию - утерянный paй. И нет, по-видимому, философских путей для возвращения в этот рай». В начале XX в. в западной философии гносеологические концепции действительно превалировали над онтологическими. Разумеется, это утверждение нельзя доводить до абсурда: и тогда пробивали дорогу онтологические тенденции в философии. Однако «онтологический поворот» в западной мысли, как отмечалось во второй главе, случился много позже.

Господство гносеологизма русский мыслитель связывает с доминированием кантовской философии и кантианских направлений. Критическое отношение к ним для Бердяева вовсе не случайно. «Кант, - писал он, - оставил познающего наедине с самим собой, гениально формулировал его оторванность от бытия, от действительности, от реальности и искал спасение в критическом разуме». В России не один Бердяев так оценивал мысль Канта. В принципе, можно говорить о том, что в начале XX в. (наряду с профессиональным кантоведением и интересом к кантовской философии, о котором шла речь во второй главе этого раздела) формируется свойственный части русской философии, неожиданный, казалось бы, синдром такого критического отношения к Канту, которое стоит на грани нелюбви, чуть ли не ненависти к великому немецкому мыслителю. В кантовской философии Бердяев, как и некоторые его русские современники, видят источник погружения философии в гносеологизм, одну из причин оторванности теории познания не только от философии бытия, онтологии, но и от бытия как такового, а следовательно, отчуждения человека от реальной жизни, отрыва человека от высшего бытия, т.е. от божества.

Отсюда и более общий приговор: кризис философии заключается в разрыве с бытием, в том, что гносеологии, а не учению о бытии была отдана пальма первенства. Трагедия философии состоит в том, что она делает призрачными реальность, свободу, да и саму личность превращает в некий призрак. Результаты, которые из этого вытекают, трагичны не только для самой философии, но также и для всей человеческой жизни. Но основное, согласно Бердяеву, бедствие философии состоит в том, что она утратила свои религиозные корни. Человечеству нужна новая свободная философия и философия свободы, утверждает Бердяев. Как формулируются ее задачи? «Философия должна быть свободной, должна искать истину, но именно свободная философия, философия свободы приходит к тому, что лишь мысль религиозна, лишь жизни цельного духа дается истина и бытие».

Бердяев подробно анализирует проблему веры и знания. Он приходит к выводу, что противопоставление веры и знания, имеющее определенные основания, должно смениться доказательством их взаимодействия. Чтобы объединить веру и знание, нужно отказаться от гордыни рационализма. «При нашей постановке вопроса, - пишет Бердяев, - между знанием и верой не существует той противоположности, которую обыкновенно предполагают, и задача совсем не в том заключается, чтобы взаимно ограничить области знания и веры, допустив их лишь в известной пропорции. Мы утверждаем беспредельность знаний, беспредельность веры и полное отсутствие их взаимного ограничения. Религиозная философия видит, что противоположность знаний и веры есть лишь аберрация слабого-зрения. Религиозная истина - верховна, вера - подвиг отречения от благоразумной рассудочности, после которого постигается весь смысл. Но окончательная истина веры не упраздняет истины знания и долга познавать. Научное знание, как и вера, есть проникновение в реальную действительность, но частную, ограниченную: она созерцает с места, с которого все видно и горизонты замкнуты. Утверждение научного знания - истинно, но ложны его отрицания. Наука верно учит о законах природы, но ложно учит о невозможности чудесного, ложно отрицает иные миры».

Другим аспектом книги «Философия свободы» стал тонкий философский анализ проблемы так называемого гносеологизма. Мы уже установили, что для Бердяева категории бытия гораздо важнее, чем категории познания. Мыслитель исходит из того, что и субъект и объект относятся к бытию, а «вне бытия нет места ни для кого и ни для чего, разве для царства дьявола. Безумие - рассматривать бытие как результат объективирования и рационализирования познающего субъекта, ставить бытие в зависимость от категорий познания, от суждения». Бердяев, таким образом, не только утверждает примат теории бытия перед теорией познания, гносеологией, не только выдвигает на первый план онтологию, но он также утверждает, что само бытие предшествует учению о познании. «Гносеологи же хотят само бытие вывести из гносеологии, превратить его в суждение, поставить в зависимость от категории субъекта».

Вторая часть «Философии свободы» называется «Происхождение зла и смысла истории». Бердяев пишет: «Болезненный кризис современного человечества связан с трудностью выхода из психологической эпохи - эпохи субъективизма, замкнутого индивидуализма, эпохи настроений и переживаний, не связанных ни с каким объективным и абсолютным центром. Гнет позитивизма и теории социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во имя фикции блага грядущих поколений, суетная жажда устроения общей жизни перед лицом смерти и тления каждого человека, всего человечества и всего мира, вера в возможность окончательного социального устроения человечества и в верховное могущество науки - все это было ложным: давящим живое человеческое лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным универсализмом. Человеческий род механически подчинил себе человека, поработил его своим целям, заставил служить его своему благу, навязал ему свое общее и как бы объективное сознание». Таким образом, кризис человечества как кризис истории Бердяев видит в том, что ложный объективизм подавил человека. Реакцией на это стала эпоха «психологическая, субъективная».

Разразился бунт субъективизма, который отрицает все объективное, а всякую иллюзорность и всякую мистику возводит в закон, - такой оказалась плата за ложный объективизм, за философию натурализма и материализма. Как выйти из философского тупика? Ответом на этот вопрос и стала заключительная часть бердяевской «Философии свободы», надо сказать, гораздо менее интересной, чем первые две, где легко, свободно и даже изящно осуществляется критический анализ современной философии. В последней же части «Философии свободы» Бердяев пытается наметить контуры теософского, религиозно-философского выхода из сложившейся ситуации духа. Выход - далее Бердяев, потому не должна быть идеалом для философии, что наука есть не творчество, а послушание. Ее стихия - не свобода, а необходимость. «Наука никогда не была и не может быть освобождением человеческого духа. Наука всегда была выражением неволи человека у необходимости».

Высказывая все эти оценки и суждения, Бердяев вместе с тем хорошо видит, сколь противоречиво складывается и будет складываться судьба философии XX в. как раз в отношении науки и научности. «Для нашей эпохи, - пишет философ, - характерно обострение сознания и кризис сознания во всех сферах. Нельзя не видеть серьезного кризиса научной, общеобязательной, объективированной философии. Никогда еще не было такого желания сделать философию до конца научной. Ныне и идеализм, который был прежде метафизическим, стал наукообразным и мнит себя таким. И никогда еще не было такого разочарования в научности, такой жажды иррационального». Это очень точно подмеченное противоречие. Оно, действительно, характеризует философию, и не только двух первых десятилетий, а всего XX столетия.

Анализируя классическую европейскую философию, Бердяев пытается ответить на вопрос, в какой степени она годится для пробуждения именно творческо-активного человеческого познания. Казалось бы, о философии творчества следует прежде всего говорить в связи с немецким классическим идеализмом, скажем философией Канта. Но мы уже знаем, что философия Канта для Бердяева - «самая, быть может, современная и утонченная философия послушания, философия греха». «Критическая философия есть послушное сознание необходимости, не природы, а самого сознания, не материи, а разума, есть послушание необходимости через послушание категориям. Творческая, активная природа человеческого познания чувствовалась в полете гения, но придавлена была общим послушанием необходимости, связанным глубочайшими религиозными причинами. Философское познание не может быть лишь пассивным, послушным отражением бытия, мира, действительности», - констатирует Бердяев. Философия кажется ему пораженной страшной болезнью, болезнью рефлексии и раздвоения. Эту рефлексию, этот гамлетизм европейские философы пытались возвести в методический принцип, в чем Бердяев видит ущербность рационализма Декарта, эмпиризма Юма, критицизма Канта: рефлексия и сомнение возведены «в ранг добродетелей философского познания». А рефлексия и сомнение лишают философию ее творческого активного характера, делают ее пассивной. Согласно Бердяеву, творческая философия не может быть философией критической, философией скепсиса. Она должна стать философией догматической. Но при этом, подчеркивает философ, нет возврата к «старому, детскому догматизму». Должно создать новый, зрелый догматизм. Истинно творческие философы подобны Платону. Это философы, которые в центр философствования помещают не познание, не категории, а именно любовь. О таких мыслителях Бердяев говорит, что они философы «эротические» (разумеется, не в бытовом смысле этого слова). Таким образом, если философия концентрируется на человеке, то она концентрируется на любви. А это означает, что философия является антропологистической.

Не забудем того, что в истории мысли - при определении самой природы, смысла, сущности философии - многие философы, отводя центральное место в системе философских знаний проблеме человека, все-таки пытались преодолеть антропоморфизм, т.е. распространение свойств, способностей и возможностей человека на весь мир, проецирование человеческого в мир. Эту проблему Бердяев анализирует интересно и глубоко. «В определении природы философии, ее задач, центральное место принадлежит вопросу об антропологизме в философии. Философия не в силах уйти от того первоначального сознания, что философствует человек и что философствуют для человека. Нет сил отрешиться от того, что философское познание протекает в антропологической среде; сколько бы ни пытались Коген и Гуссерль придать познанию характер, трансцендентный человеку, и освободить познание от всякого антропологизма, эти попытки всегда будут производить впечатление поднять себя за волосы вверх. Человек предшествует философии, человек - предпосылка всякого философского познания». Это главный момент: Бердяев задумал свою книгу как антроподицею, т.е. как оправдание человека. На протяжении всей своей жизни он видел свою задачу именно в том, чтобы повернуть философию к проблеме человека, чтобы сделать ее в полном смысле открытой, "глубокой философской антропологией, философией человека.

«Смысл творчества» - одна из первых книг XX в., где четко и сильно заявлено об отходе от абстрактного гносеологизма, абстрактного онтологизма к персоналистской философии человека, центрированной вокруг жизни, смерти, любви человеческого существа. Это сочинение, к сожалению, было мало известно на Западе. Но соответствующим западным «экзистенциальным» образцам книга Бердяева, несомненно, предшествует, а в некоторых отношениях их превосходит.

О философии начала XX в. Бердяев говорит, что она бессознательно уже исповедует антропологизм. Но антропологизм этот - стыдливый, прячущийся: ведь одновременно предпринимается попытка лишить философию всяческих следов антропологизма, антропоцентризма. И Бердяев не стесняется довольно резких терминов, называя такую философию «человекоубийственной». «Человекоубийственное» стремление он находит у Гуссерля, Когена. Выражается это стремление в том, что «хотят создать философию, в которой будет философствовать сама философия, а не человек». И все-таки несмотря на весь антропологический активизм Бердяев вынужден, вместе с другими философами, признать, что человек - точка пересечения двух миров: он принадлежит миру природы, миру пассивного, конечного, умирающего, с одной стороны, а с другой, - миру вечности. «Двойственность человеческой природы, - пишет Бердяев, - так разительна, что с силой учат о человеке натуралисты и позитивисты, и с неменьшей силой учат о нем супранатуралисты и мистики… Человек по существу своему есть уже разрыв в природном мире, он не вмещается в нем».

Двойственность природы человека - достаточно старая истина философии. Но очень важны и оригинальны те выводы, которые делает из прежних и новейших споров Бердяев. Прежде всего, он подвергает резкой критике такой антропоцентризм, который наивно «прикрепляет» знание человека к природному миру, делая из человеческого существа простое орудие мира. Естественно, что заканчивает Бердяев критикой в адрес Маркса и марксизма: именно марксистскую традицию он изображает результатом натуралистического антропоцентризма. «Маркс окончательно отрицает самоценность человеческой жизни, - пишет он, - видит в человеке лишь функцию материального социального процесса и подчиняет, приносит в жертву каждого человека и каждое человеческое поколение идолу грядущего, будущего государства и благоденствующего в нем пролетариата. Тут гуманистическая антропология приходит к кризису - обожествленный человек истребляется во имя чего-то призрачно-сверхчеловеческого, во имя идеи социализма и пролетариата. Пролетариат выше человека и он не просто сумма людей - он новый Бог. Так сверхчеловеческое неизбежно восстает на развалинах гуманизма. Марксизм - одно из предельных порождений антропологического сознания гуманизма, истребляющее гуманизм, окончательно убивающее человека…». Бердяевская оценка марксизма существенно расходится с пониманием марксизма как гуманизма и даже как гуманизма высшего порядка, которые были распространены в самой марксистской философии.

Переходным явлением от кризиса гуманистической антропологии к новому пониманию Бердяев считает философию Фридриха Ницше. Ее он вообще оценивает как величайшее явление новой истории. «Ницше, - пишет он, - искупительная жертва за грехи новых времен, жертва гуманистического сознания». «Ницше - предтеча новой религиозной антропологии», - говорит он совсем уж парадоксально. «В Ницше гуманизм побеждает не сверху благодатно, а снизу - собственными силами человека. В этом - великий подвиг Ницше». Столь же высокую роль в утверждении нового типа гуманизма Бердяев отводит Достоевскому. В своем сближении Ницше и Достоевского Бердяев не оригинален. Он черпает эту идею из российской культуры конца XIX-начала XX в.

Для Бердяева подлинный и конечный смысл всех этих философских рассуждений состоит в том, чтобы подвести к проблеме проблем книги «Смысл творчества», а именно к вопросу о том, как проблемы творчества человека, проблема антропоцентризма философии согласуется с евангельской истиной, с тем вообще-то явным обстоятельством, что в Евангелии, как он сам признает, нет ни одного слова о творчестве. Никакими софизмами из Евангелия не могут быть выведены творческие призывы и императивы. Трудность, над которой Бердяев здесь бьется, вполне понятна: в строгом соответствии с истиной евангельского вероучения, с теологией христианства человек не может быть поставлен в центр мироздания. И придать центральный и творческий характер человеческому началу значило нарушить ту неоспоримую прерогативу творчества, которую Евангелие и все классические книги христианства отводили Богу. Как же поступает Бердяев перед лицом этого несомненного факта, который он не только не думает отрицать, но снова и снова подчеркивает? Он заявляет, что умолчание о творческом характере человека в Евангелии вовсе не случайно, оно - провиденциально. Именно в этом умолчании и заключена та загадка, над разгадкой которой и должен задуматься современный человек. Антропологическое откровение Бог не случайно не сообщает человеку. Бог делает это во имя богоподобной свободы, творческого пути человека, во имя оправдания творчества самим человеком. Далее Бердяев заявляет: «Идея творца о человеке головокружительно высока и прекрасна».

Вся эта изощренная эквилибристика в толковании проблемы творчества на христианской основе, но вовсе не на основе догматического, евангелического представления, отличает антроподицею Бердяева прежде всего от традиционных теодицей, где антроподицея всегда занимала подчиненное место. Но Бердяев делает такую перестановку намеренно.

И если в ранних работах Бердяев как бы намеренно обострил противоречия и противостояния между своим философским учением и многими доктринами традиционной и современной ему философии, если он дерзко посягнул на пересмотр ряда принципиальных оснований дорогой его сердцу религиозной философии, - то в более поздних произведениях этому оригинальному мыслителю пришлось многое в своих взглядах уточнять, разъяснять и переосмысливать

Книга заключает в себе итог предыдущих исканий Бердяева и открывает перспективу разворачивания уже самостоятельной и оригинальной его философии. Она создавалась в ситуации конфликта с официальной православной церковью. В это же время Бердяев вступает в острую полемику и с представителями православного модернизма – группой Д.С. Мережковского, ориентированной на идеал "религиозной общественности", и "софиологами" С.Н. Булгаковым и П.А. Флоренским. Неординарность книги была сразу осознана в религиозно-философских кругах России. Особенно активно реагировал на неё В.В. розанов. Он констатировал, что по отношению ко всем предыдущим сочинениям Бердяева "новая книга является "общим сводом" над отдельными флигелями, постройками и чуланчиками".

Предисловие.

Николай Александрович Бердяев родился 6/19 марта 1874 г. в Киеве. Его предки по отцовской линии принадлежали к высшей военной аристократии. Мать – из рода князей Кудашевых (по отцу) и графов Шуазель-Гуффье (по матери). В 1884 г. он поступил в киевский кадетский корпус. Однако обстановка военного учебного заведения оказалась для него совершенно чуждой, и Бердяев поступает на естественный факультет Университета Святого Владимира. Участие в студенческом движении заканчивается для Бердяева арестом в 1898 г., месячным тюремным заключением, судом и ссылкой в Вологду (1901-1902 гг.). К этому времени Бердяев уже был известен как "критический марксист", автор статьи "А.Ф. Ланге и критическая философия в их отношении к социализму", которую К. Каутский опубликовал в органе германской социал-демократической партии "Новое время". Вскоре этот философский дебют Бердяева был дополнен появлением его первой книги – "Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н.К. Михайловском" (СПб., 1901). Итогом творческих поисков следующего периода становится "Философия свободы" (1911). Зимой 1912-1913 гг. Бердяев вместе с женой Л.Ю. Трушевой едет в Италию и привозит оттуда замысел и первые страницы новой книги, законченной к февралю 1914 г. Это был опубликованный в 1916 г. "Смысл творчества", в котором, отмечал Бердяев, его "религиозная философия" впервые была вполне осознана и выражена. Удалось это потому, что принцип построения философии посредством выявления глубин личностного опыта был однозначно осознан им как единственный путь к вселенскому, "космическому" универсализму.

К традициям русской философии он подключает средневековую мистику Каббалы, Мейстера Экхарта, Якоба Беме, христианскую антропологию Фр. Баадера, нигилизм Фр. Ницше, современный оккультизм (в частности антропософию Р. Штейнера).

Казалось бы, такое расширение границ философского синтеза должно было создать для Бердяева лишь дополнительные трудности. Но он вполне сознательно шёл на это, ибо обладал уже ключом к гармонизации того значительно философско-религиозного и историко-культурного материала, который лёг в основание "Смысла творчества". Таким ключом является принцип "антроподицеи" – оправдание человека в творчестве и через творчество. Это был решительный отказ от традиционализма, отказ от "теодицеи" как главной задачи христианского сознания, отказ признать завершённость творения и откровения. Человек поставлен в центр бытия – так определяется общий контур его новой метафизики как концепции "моноплюрализма". Центральным стержнем "Смысла творчества" становится идея творчества как откровения человека, как совместно с Богом продолжающегося творения.

Бердяев много пишет, стремясь максимально прояснить и адекватно выразить то ядро своей религиозно-философской концепции, которое воплотилось в "Смысле творчества".

Значение философии Бердяева подчёркивают многие современные историки философии. Характерна оценка Фридриха Коплстона: "Он был очень русским, русским аристократом, но его восстание против любых форм тоталитаризма, неустанная защита свободы, отстаивание первичности духовных ценностей, антропоцентрический подход к проблемам, персонализм, искания смысла жизни и истории вызывали повсеместный интерес, как об этом свидетельствует обилие переводов его работ. Дело не в том, становились ли поклонники Бердяева его последователями… Однако достаточно много нерусских обнаружили, что его книги открыли перед ними новые горизонты мысли".

Введение.

Дух человеческий – в плену. Плен этот я называю "миром", мировой данностью, необходимостью. "Мир сей" не есть космос, он есть некосмическое состояние разобщённости и вражды, атомизация и распад живых монад космической иерархии. И истинный путь есть путь духовного освобождения от "мира", освобождения духа человеческого их плена у необходимости. Истинный путь не есть движение вправо или влево по плоскости "мира", но движение вверх или вглубь по линии внемирной, движение в духе, а не в "мире". Свобода от реакций на мир и от оппортунистических приспособлений к "миру" есть великое завоевание духа. Это путь высших духовных созерцаний, духовной собственности и сосредоточенности. Космос есть истинно сущее, подлинное бытие, но "мир" – призрачен, прозрачна мировая данность и мировая необходимость. Этот призрачный "мир" есть порождение нашего греха.

Свобода – любовь. Рабство – вражда. Выход из рабства в свободу, из вражды "мира" в космическую любовь есть путь победы над грехом, над низшей природой.

Только освобождение человека от себя приводит человека в себя. -//- Свобода от "мира" есть соединение с подлинным миром – космосом. Выход из себя есть обретение себя, своего ядра. И мы можем и должны почувствовать себя настоящими людьми, с ядром личности, с существенной, а не призрачной религиозной волей.

"Мир" для моего сознания призрачен, неподлинен. Но "мир" для моего сознания не космичен, это некосмическое, акосмическое состояние духа. Космический подлинный мир – это преодоление "мира", свобода от "мира", победа над "миром".

Глава I: Философия как творческий акт.

Мечта новой философии – стать научной или наукообразной. Никто из официальных философов не сомневается серьёзно в верности и законченности этого стремления во что бы то ни стало превратить философию в научную дисциплину. -//- Философия вечно завидует науке. Наука – предмет вечного вожделения философов. Философы не смеют быть самими собою, они хотят во всём походить на учёных, во всём подражать учёным. Философы верят в науку больше, чем в философию, сомневаются в себе и в своём деле и сомнения эти возводят в принцип. Философы верят в познание лишь потому, что существует факт науки: по аналогии с наукой готовы верить они и в философское познание.

Философия ни в каком смысле не есть наука и ни в каком смысле не должна быть научной. Почти непонятно, почему философия возжелала походить на науку, стать научной. Не должны быть научны искусство, мораль, религия. Почему философия должна быть научна? Казалось бы, так ясно, что ничто на свете не должно быть научно, кроме самой науки. Научность есть исключительное свойство науки и критерий только для науки. Казалось бы, так ясно, что философия должна быть философской, исключительно философской, а не научной, подобно тому как мораль должна быть моральной, религия – религиозной, искусство – художественным. Философия – первороднее, исконнее науки, она ближе к Софии; она была уже, когда науки ещё не было, она из себя выделила науку. А кончилось ожиданием, что наука выделит из себя философию.

Для поддержания жизни в этом мире философия никогда не была необходима, подобно науке – она необходима для выхода за пределы данного мира. Наука оставляет человека в бессмыслице данного мира необходимости, но даёт орудие охраны в этом бессмысленном мире. Философия всегда стремится постигнуть смысл мира, всегда противится бессмыслице мировой необходимости.

Искусство философии обязательнее и твёрже науки, первее науки, но оно предполагает высшее напряжение духа и высшую форму общения. Тайна о человеке – исходная проблема философии творчества.

Глава II: Человек. Микрокосм и макрокосм.

Философы постоянно возвращались к тому сознанию, что разгадать тайну о человеке и значит разгадать тайну бытия. Познай самого себя и через это познаешь мир. Все попытки внешнего познания мира, без погружения в глубь человека, давали лишь знание поверхности вещей. Если идти от человека вовне, то никогда нельзя дойти до смысла вещей, ибо разгадка смысла скрыта в самом человеке.

Акт исключительного самосознания человеком своего значения предшествует всякому философскому познанию. Это исключительное самосознание человека не может быть одной из истин философского познания мира, оно как абсолютное a priori предшествует всякому философскому познанию мира, которое через это самосознание и делается возможным. Если человек будет себя одной из внешних, объективных вещей мира, то он не может быть активным познающим субъектом, для него невозможна философия. Антропология или, точнее, антропологическое сознание предшествует не только онтологии и космологии, но и гносеологии, и самой философии познания, предшествует всякой философии, всякому познанию. Само сознание человека как центра мира, в себе таящего разгадку мира и возвышающегося над всеми вещами мира, есть предпосылка всякой философии, без которой нельзя дерзать философствовать.

Познание человека покоится на предположении, что человек – космичен по своей природе, что он – центр бытия. Человек как замкнутое индивидуальное существо не имел бы путей к познанию вселенной.

Человек – малая вселенная, микрокосм – вот основная истина познания человека и основная истина, предполагаемая самой возможностью познания. Вселенная может входить в человека, им ассимилироваться, им познаваться и постигаться потому только, что в человеке есть весь состав вселенной, все её силы и качества, что человек – не дробная часть вселенной, а цельная маленькая вселенная.

С Николаем Бердяевым я познакомилась через творчество Достоевского. Был у меня такой период в жизни, когда я подряд, один за другим, читала тома собрания его сочинений. Когда уже прочитала его основные романы, мне попала в руки эта книга Бердяева. Я полистала, увидела знакомые имена литературных героев, названия книг, заинтересовалась, стала читать и не пожалела! Все-таки иногда книги сами приходят к нам в нужный момент. Мне стало многое понятным, открылись такие откровения и такие глубины, которые я не могла заметить сама, хотя интуитивно догадывалась. Бердяев сумел найти ключ к разгадке творчества Достоевского. С тех пор в моем сознании эти два имени связаны неразрывно.
Я имею в виду именно это издание Н.Бердяева 2002 года, потому что только в нем есть все его работы о Достоевском. В других, более поздних, или совсем нет, или их небольшая часть.
Итак, что тут есть. Я постараюсь излагать кратко.)) Называть буду с той последовательности, в какой читала.
Открывается сборник статьей "Ставрогин" . Философ считает личность этого героя очень важной для проникновения в суть русского национального характера. Он пишет:

"Ставрогин - творческий, гениальный человек. Все последние и крайние идеи родились в нем: идея русского народа-богоносца, идея человекобога, идея социальной революции и человеческого муравейника. Великие идеи вышли из него, породили других людей, в других людей перешли..."

Ставрогин был обречен погибнуть, такова логика образа, и Бердяев объясняет почему:

Как понять бессилие Ставрогина, его гибель?... Это мировая трагедия истощения от безмерности, трагедия омертвения и гибели человеческой индивидуальности от дерзновения на безмерные,бесконечные стремления, не знавшие границы, выбора и оформления.
И там, где огромная личность погибла и силу свою расточила, - там началось беснование выпущенных сил, отделившихся от личности. Беснование вместо творчества - вот тема "Бесов"

В предисловии к работе "Миросозерцание Достоевского" Бердяев рассказывает, что еще в детстве он потряс его своими произведениями как никто другой из писателей и мыслителей и говорит: "Я всегда делил людей Достоевского и людей, чуждых его духу. Очень ранняя направленность моего сознания на философские вопросы была связана с "проклятыми вопросами" Достоевского. Каждый раз, когда я перечитывал Достоевского, он открывался мне с новых и новых сторон" А разве не так скажет любой из тех, кто считает его своим любимым писателем?

Что мне кажется здесь особо ценным, так это то, что это не сухое философское исследование, а взволнованно-эмоциональное повествование, с элементами публицистики, проникнутое восхищением уникальным талантом писателя.
Этот классик долгое время оставался для литературной критики "вещью в себе". Те, кто писал о Достоевском, видели какую-то одну его ипостась. Одни - заступника за всех "униженных и оскорбленных", другие - жесткого реалиста, третьи- истинного христианина, несущего русскую мессианскую идею, писателя, явившего миру "подпольного человека". Бердяев поставил себе задачу разгадать загадку Достоевского и понять его мировоззрение через миросозерцание.
В гл. 1 . "Духовный образ Достоевского".
Начинает Бердяев с того, что пытается понять в чем выражается русский гений Достоевского и делает очень важный вывод для понимания творчества писателя:

"По Достоевскому можно изучать наше своеобразное духовное строение. Русские люди, когда они наиболее выражают своеобразные черты русского народа, - апокалептики или нигилисты. Это значит, что они не могут пребывать в середине душевной жизни, в середине культуры, что дух их устремлен к конечному и предельному. Это два полюса, положительный и отрицательный, выражающие одну и ту же устремленность к концу."

Автор говорит о том, что у Достоевского нет ничего статичного, его герои находятся в постоянном, страстном, буйном движении. Он исследует человеческую природу не в нормальном, обычном ее состоянии, но "в безумии, а не в здоровье, в преступлении, а не в подзаконности, в подсознательной, ночной стихии, а не дневном быте..."
А дальше слова, под каждым из которых я готова подписаться:

"Он затягивает в огненную атмосферу дионисических вихрей. Он знает только экстатическую человеческую природу. И после Достоевского все кажется пресным.. Точно мы побывали в других мирах, в иных измерениях и возвращаемся в наш размеренный ограниченный мир,в наше трехмерное пространство. Глубокое чтение Достоевского есть всегда событие в жизни, оно обжигает, и душа получает новое огненное крещение."

Когда прочитала их, мне вспомнилось, как я когда-то, еще в старших классах, не смогла прочесть более двух его произведений. Они буквально затягивали в водоворот страстей, погружали в бездну отчаяния,а потом ночью не давали уснуть своими чудовищной силы образами, напряженной атмосферой, способностью рассматривать каждого человека как под микроскопом.Становилось жутко от такого проникновения и показа всех подробностей внутренней жизни. Потом, в институте, я вообще не читала его, даже по программе, а когда на экзамене получала билет с вопросом по Достоевскому, так честно и говорила, что читать не могу, потому и не читаю. За что и была наказана.)
Гл.2 Человек.
В его романах все внимание обращено к человеку. Все остальное: мир природы, вещей, строй жизни-лишь фон для его внутренней жизни. Бердяев замечает также, что в конструкции романов все и вся устремлено к одному человеку или этот человек устремлен ко всем и ко всему. Вот как вращается все вокруг Версилова, все пытаются понять загадку его личности. А в "Идиоте", напротив, все нити идут от князя Мышкина, это он стремится проникнуть во внутренний мир и предсказать судьбу каждого из героев. Кроме того, у героев Достоевского нет дела важнее, чем человеческие взаимоотношения.
Гл.3 Свобода.
Все герои Достоевского идут путем свободы, только такие они ему интересны. Вначале они бунтующе заявляют о своей свободе и идут через страдание и безумие к самой предельной свободе. От изначальной - к конечной.
Из свободы, перешедшей в своеволие, рождается зло. Но можно обогатиться от опыта зла, а для этого "нужно пройти через страдания, испытать ужас гибели, изобличить зло, ввергнуть его в адский огонь, искупить свою вину"
Гл.5 Любовь.
Любовь в романах Достоевского - явление вулканической силы, не знающее ни закона, ни формы. Еще он замечает, что "В русской любви есть что-то тяжелое и мучительное, непросветленное и часто уродливое. У нас не было настоящего романтизма в любви. Романтизм-явление Западной Европы" К тому же, любовь двойственна, делится на темную и светлую силу, и любят обычно двух.
Многие из этих мыслей получили развитие в другой статье о писателе - "Откровения о человеке в творчестве Достоевского" . Она мне запомнилось тем, что там есть любопытные сравнения его и Толстого, его и Гоголя, из зарубежных - с творчеством Шекспира и Гете.
Философское эссе "Смысл творчества" , давшее название сборнику, тоже показалось интересным. Но не все в нем. Автор попытался охватить все аспекты жизни человека и общества с точки зрения творческого развития.Первые главы - о творческой сущности философии, о сочетании микрокосма и макрокосма в человеке, о схожести творчества и религии, тесной связи свободы и творчества, святости и гениальности - я просто прочитала и "приняла к сведению", а вот с главы 8 "Творчество и пол. Мужское и женское. Род и личность" и следующей за ней "Творчество и любовь. Брак и семья" возникало желание оспорить некоторые положения. Не буду пересказывать того, о чем там говорится, но как можно пройти мимо такого:

" Идея женской эмансипации доныне покоилась на глубокой вражде полов, на зависти и на подражательности...Женщина...присваивает себе мужские свойства и делается духовным и физическим гермафродитом, т.е. карикатурой, лже-бытием"?

Бердяев предсказывает путь разрешения и этого противоречия и дальнейшее освобождение от оков рода, материнской (материальной) жизни.
Другие работы Бердяева, содержащиеся в книге, показались менее интересными. Хотя нельзя не согласиться с пророческими выводами философа относительно настоящего и будущего, содержащимися в его работе "Духовное состояние современного мира" многое уже сбылось и продолжает проявляться. Размышления о судьбе России и Европы -"Новое средневековье" , о кризисе европейской культуры - "Предсмертные мысли Фауста".
Бердяев - философ, не имеющий своей философской системы, но он силен интуицией, провидческим характером своих исследований, публицистичностью сочинений. Этим он и дорог.
Рекомендую к прочтению тем, кто любит Достоевского и хочет глубже разобраться в его творчестве, и тем, кто хоть раз всерьез задавал себе вопрос: да что эти русские за люди такие?

Н.А. БЕРДЯЕВ

«СМЫСЛ ТВОРЧЕСТВА»

Конспект

некоторых глав
произведения моего любимого философа

в связи с актуальностью сейчас, на мой взгляд,
хотя и было написано в 1914 г.

(подчёркивания в тексте - мои)

Творчество и общественность.

ХI Х и ХХ века - эпоха небывалого обострения общественности и небывалого обострения индивидуализма. Мы одинаково стоим под знаком крайнего социологизма (общепринятое ныне сознание - сознание социологическое, социология заменила теологию) и крайнего индивидуалистического уединения личности. Социологизм и индивидуализм глубоко между собой связаны, это две стороны одной и той же разобщенности мира, два выражения того же некосмического состояния мира. Социологизм есть ложная общность, общность индивидуалистического разъединения, пониженное общение отчуждённых. Современный социологизм глубоко противоположен всякой соборности в религиозном смысле этого слова. Ложно противополагать индивидуализму общественность. Марксизм говорит о том, как соединиться из жизненной необходимости в общество тем атомам, которые чужды друг другу и ненавидят друг друга. Индивидуалистическая отчужденность и разъединенность лежит в основе всякой «политики», всякой «общественности» нашей эпохи. Мы слишком общественны потому, что слишком отъединены и отчуждены друг от друга. Общественное, социологическое мирочувствие и мировоззрение современности отрицает реальность человек и реальность космоса, в нём отражается распыление как человека, так и космоса.

Социологический позитивизм есть крайнее выражение некосмического состояния человека, отъединения человека от мира и исключительной поглощённости возникшими на почве этой отъединённости человеческими отношениями. Человек, уединённый в исключительно человеческом, исключительно человеческих отношениях, не может знать тайн общения. Человек позитивно-социологического сознания не знает себя и своих, не знает мира и своей связи с миром. И вся острота проблемы общественности совсем не в том, нужно ли идти от общества или от личности, и за чем нужно признать первенство.Вся острота проблемы в том, что нужно и общество и личность принять онтологически-космически. Индивидуализму метафизически противоположен универсализм, космизм. Общественность есть лишь частный случай универсализма. Самосознание человека как микрокосма, сознание органической принадлежности человека к космической иерархии - вот сознание, исключающее всякий индивидуализм и отъединённость.

Все основные элементы общественности ветхи. Хозяйственно-государственно-правовая общественность, консервативная, либеральная или революционная, феодальная, буржуазная или социалистическая, - всегда общественность по необходимости, а не по свободе, всегда ветхая общественность. Всякий правовой строй есть узаконенное недоверие человека к человеку, вечное опасение, вечное ожидание удара из-за угла. Государственно-правовое существование есть существование враждующих.

Все революции, политические и социальные, направлены на механическое, внешнее разрушение закона и искупления, государства и церкви. Корни бытия не затрагиваются реакциями и революциями. Творческий путь не допускает механического сбрасывания бремени подзаконной общественности, а лишь внутренное её изживание и преодоление.

Абсолютная государственность и абсолютный анархизм - две стороны одного и того же дефектного состояния мира. Государственность со своей внутренней диалектикой должна принять удары анархизма - они в одной плоскости и порождают друг друга. [Они] одинаково чужды духу творческому, в них не созидается новое общение. Не напрасно носит меч власть против хаоса распадающегося мира. И не напрасно восстаёт безудержная свобода против меча власти, лишь увеличивающей хаос и распад мира.

Также противны христианскому сознанию другие два полюса - общественность буржуазно-капиталистическая и общественность буржуазно-социалистическая. Социализм плоть от плоти и кровь от крови буржуазности. Идеалы социализма - буржуазные идеалы, он только хочет богатства и довольства жизни для всех, хочет «всеобщей» буржуазности. Социализм хочет окончательной буржуазности как царства мира сего. Последние слова марксистского социализма совпадают с первыми словами ветхой книги Бытия. Но есть великая правда социализма. Ветхозаветные элементы общественности должны докатиться до социалистической буржуазности.

Христианство требовало послушания не своей общественности, а чужой, языческой и буржуазной, даже прямо злой общественности. Это - коренной парадокс христианской общественности в истории. Положительный социальный идеал христианства всегда был «не от мира сего», был град грядущий, которого христиане не имели, а лишь взыскали. Творческая общественностьподземна, катакомбна по отношению к надземному царству.Мировой кризис культуры, о котором говорится на протяжении всей этой книги, есть вместе с тем и кризис дифференцированных ценностей…кризис всякой ветхой общественности. Искание царства Божьего на земле есть искание выхода их всякого приспособления к природной необходимости, есть жажда освобождения от тяжести«мира». Скачок в царство свободы…есть революционный разрыв со всякой ветхой общественностью«мира сего», со всякой политикой, всякой государственностью, всякой заботой о безопасности в мире.

Именно материалистический социализм всего более отрицает общение в любви, общение в Духе, признаёт лишь общение в необходимости, общение в материи. Социализм - последняя справедливость и последняя правда людей в усилии их соединиться и устроиться в царстве кесаря по законам природной необходимости. Наряду с элементами справедливости в социализме царит стихия, из которой может развиться общественностьантихристова. Ибо антихристова общественность и будет последним результатом безбожного утроения мирского царства, человеческого муравейника, последним воплощением буржуазности, последним явлением рабского пути необходимости.

В отяжелевшей общественности кесарева мира смешиваются и чередуются два ложных начала - ложный иерархизм и ложный демократизм. Демократизм механически уравнивает всё качественное и индивидуальное, истребляет внутреннего человека во имя внешнего.Метафизика демократизма признаёт положительной ценность отрицательную и пустую, чисто механическую идею равенства, и с ней связывает пафос справедливости. Метафизика демократизма противоборствует стихии гениальности и отвергает водительство великих. Демократизм силится подчинить качественное количественному, индивидуальное - общему, великое - среднему. Но всякая ценность качественна, индивидуальна и горна. И потому ценность равенства демократической метафизики враждебна всякой ценности. Формальная свобода для свободы, без цели и без содержания - есть лишь обратная сторона деспотизма и рабства. Это детская свобода или рабья свобода. Лозунги формальной свободы хотеть того, чего захочешь - отрицательные и пустые.

Христианство признаёт равноценность всех человеческих душ перед Богом и даже не равноценность, а абсолютную ценность всех душ. Христианство по мистическому своему смыслу совсем не демократично, оно - подлинно, внутренно иерархично и аристократично. Аристократия есть единственно должная, желанная, нормальная, космическая форма властвования в мире, ибо это - властвование внутреннего человека, властвование призванных и великих. Это - аристократия жертвенного служения.

Торжество буржуазного духа привело к ложной механической цивилизации, глубоко противоположной всякой подлинной культуре. Механическая, уравнивающая, обезличивающая и обесценивающая цивилизация есть лжебытие, призрачное бытие, вывернутое бытие. Цивилизация развила огромные технические силы, которые по замыслу должны уготовить царство человека над природой. Но технические силы цивилизации властвуют над самим человеком, делают его рабом, убивают его душу. Современный человек плохо знает природу развиваемых им технических сил цивилизации… Механическая природа этих технических сил остаётся для него закрытой. Создаётся магическая среда, заколдовывающая душу человека…среда, небезопасная для духа, для души и для тела. Человек бессилен уже справиться с теми техническим силами, которые он высвободил, и которым дал ход. Цивилизация не осуществляет царственной мечты человека.

Развитая капиталистическая экономика ХХ века не есть уже простое библейское проклятие - добывать хлеб свой в поте лица. В этой экономике есть тёмная магия фиктивного, ложного бытия. Овладение природой не может осуществиться через вражду и отчуждение от неё и вражду и отчуждение человека от человека. А поистине, человек призван к царственной и творческой роли в мире. Положительный смысл футуристической цивилизации с её жуткой автоматичностью и механичностью я вижу лишь в том, что в ней совершается судьба материального мира, конец рода. Есть правда в том, что материальная, родовая, органическая жизнь должна кончиться автоматом, механизмом и расколоться, расслоиться. Это трагический переход в новый план бытия. Дух человеческий должен в путях своего освобождения пройти черезмашинизацию, через распятие всего органического в механизме.

Никакая общественная эволюция не ведет к грядущему царству богочеловечества. Чтобы Град Божий воцарился в мире, должна сгореть всякая ветхая общественность, всякое государство, всякое право, всякое хозяйство.Новая общественность сотворится не из элементов «мира», она сотворится в «мирском» смысле из ничего, из других истоков, лежащих вне мировой общественной эволюции, из Духа, а не из мира. Вся ветхая общественность и вся старая цивилизация должна сгореть дотла, чтобы Новый Иерусалим сошёл с неба на землю. Путь к новому Иерусалиму жертвенный. Сказано, что онс неба сойдёт. Это значит, что он творится не из элементов мира. Град новый есть творимая Церковь, творимая в Духе вне эволюции мира. Царство божье приходит неприметно для «мира», и человек входит в него лишь в мере своего роста в Духе. Поскольку человек ещё вне высших достижений Духа, поскольку он принадлежит к физической плоти мира, он должен участвовать в эволюции мирской общественности, должен платить дань кесарю.

"Смысл творчества" Бердяева - один из его самых значимых философских трудов, который сам автор ценил едва ли не больше всех остальных. Эта книга была написана великим политическим и религиозным философом в 1912-1914 годах. При этом впервые опубликована только в 1916-м. Стоит отметить, что она создавалась, когда автор был фактически отчужден от столичной православной среды в ответ на труды Маркса, Ницше, Достоевского и других мыслителей своего времени. Сам философ считал это произведение самым вдохновенным, так как в нем ему впервые удалось сформулировать собственную оригинальную философскую мысль.

Биография философа

До "Смысла творчества" Бердяевым был написан еще не один значимый труд. Философ родился в 1874 году в Киевской губернии. Получил первоначальное домашнее образование, затем учился в кадетском корпусе. Высшее образование начал получать на естественном факультете Киевского университета, а затем поступил и на юридический.

В 1897-м был арестован за участие в студенческих беспорядках, сослан в Вологду. С 1899 года начал печататься в марксистской прессе. В 1901 году вышла его статья "Борьба за идеализм", после публикации которой он стал одной из ведущих фигур революционной интеллигенции. Участвовал в создании Союза освобождения и его деятельности.

В 1913 году был приговорен к ссылке в Сибирь за статью "Гасители духа", в которой защищал афонских монахов. Однако приговор так и не был приведен в исполнение из-за начавшейся Первой мировой войны, последовавшей за ней революции. Вместо Сибири он снова провел ссылку в Вологодской губернии.

До 1922 года, когда он был выслан из советской России, философ написал множество статей и книг, но ценил из них Н. А. Бердяев "Смысл творчества" и "Смысл истории". Был знаковой фигурой во время Серебряного века, основал "Вольную академию духовной культуры".

Жизнь в эмиграции

Творчество Николая Бердяева большевики не оценили. Его дважды арестовывали. В 1922 году, когда философ находился под арестом, заявили, что он высылается из страны, а при попытке вернуться будет расстрелян.

Уехав на "философском пароходе", Николай Александрович сначала поселился в Берлине. В 1924-м он переехал в Париж, где и прожил до самой смерти.

В это время был одним из идеологов Русского студенческого христианского движения, редактировал журнал русской религиозной мысли "Путь", участвовал в философском процессе.

Среди наиболее значимых его работ, написанных в эмиграции, стоит отметить "Новое Средневековье", "О рабстве и свободе человека", "Русская идея". С 1942-го по 1948 год семь раз был номинирован на Нобелевскую премию по литературе, но награду так и не получил.

В 1946 году ему было возвращено советское гражданство, но возвращаться в СССР он не стал. В 1948-м в возрасте 74 лет умер в своем кабинете в пригороде Парижа от разрыва сердца.

Свобода от мира

Свобода от мира - главное требование, которое выдвигает Бердяев в "Смысле творчества". В этой книге философ стремится рассмотреть всевозможные аспекты творчества.

Под его пристальным вниманием оказываются мистика, бытие, красота, любовь, вера, мораль. Стоит отметить, что сколь бы обширным ни было его наследие, пожалуй, главной в нем остается тема творчества. Полное название этой книги Н. А. Бердяева - "Смысл творчества. Опыт оправдания человека". Исследователи считают, что это самая сокровенная из его работ. В ней он рассказывает о переходе к новой религиозной эпохе, которую называет эпохой Третьего завета. В ней, по мнению философа, человек наконец раскроется как творец.

Данная теория, изложенная в "Смысле творчества" Бердяева, основывалась на Ветхом и Новом заветах, в которых ничего нет про творчество. Философ считал это великим умолчанием, смысл которого ему и предстоит раскрыть.

Свойство бытия

В самой книге Николая Бердяева "Смысл творчества" о скуке нет ни слова, хотя она, безусловно, знакома каждому творцу. Конечно, в данном контексте речь идет не о грустных вздохах за посредственной книгой, а об умении слышать и слушать скуку.

В философии об этом чувстве практически никто не писал. В 1999 году небольшой трактат "Философия скуки" вышел у норвежца Ларса Свендсена. В нем он трактует скуку как неотчуждаемое свойство окружающего нас бытия, как самую настоящую форму времени, а не только состояние души или настроение. Признавая недостаток исследований в этой сфере, норвежский философ признает, что если скука не может рассматриваться всерьез в философии, то это повод задуматься о ее судьбе.

Для Бердяева скука стала тем самым умолчанием, о котором он не упомянул в своем труде. Интересно, что сам мыслитель часто не считал себя академическим философом, скептически относясь к людям, которые себя так называли. Для него это было особое искусство, так называемое искусство познания.

Искусству же тема скуки знакома очень хорошо, особенно если мы говорим о романтизме, который ее во многом и породил. До этого читателям и писателям была больше знакома обычная апатия, тоска или усталость от жизни. Бердяев был безусловным романтиком, но при этом о скуке все равно писать не стал.

Известно, что он всегда гордился своим аристократическим происхождением, но умолчал о скуке, даже учитывая, что это очень аристократическое чувство, не свойственное плебеям. Вместо этого всю свою книгу "Смысл творчества" Николай Бердяев посвящает оправданию всего, что делает человек, творчеством, именно через него он и совершенствует мир.

Смена взглядов

Стоит отметить, что сам труд имел достаточно большое значение в творчестве мыслителя. В книге "Смысл творчества. Опыт оправдания человека" Бердяев подводит определенный итог своих предыдущих исканий, открывая перспективу собственной оригинальной и самостоятельной философии.

Интересно, что вся книга создавалась во время конфликта с Русской православной церковью, с которой у мыслителя наметилось противостояние. В то же время он вступает в настоящую полемику с пропагандистами православного модернизма, в первую очередь с группой Мережковского, которая была ориентирована на идеал религиозной общественности, а также с софиологами Флоренским и Булгаковым.

Книга "Смысл творчества. Опыт оправдания человека" Бердяева получилась очень неординарной. Ее с интересом восприняли в отечественных философских и религиозных кругах. Весьма активно на нее отреагировал Розанов, который подчеркивал, что по сравнению со всеми предыдущими работами автора в этой можно увидеть определенный итог, философ приводит свои идеи и предложения к определенному единому знаменателю.

Философский синтез

Примечательны условия, в которых создавался "Смысл творчества" Николая Александровича Бердяева. Зиму 1912-1913 годов он проводит в Италии вместе со своей супругой - поэтессой Лидией Юдифовной Трушевой. Именно оттуда он привозит первые страницы и сам замысел новой книги, которая была окончательно закончена в феврале 1914 года.

Философию Бердяева в "Смысле творчества" общество оценило сразу после выхода книги в 1916 году. В ней автор отмечал, что его привычная религиозная философия впервые была изложена вполне осознанно. Считается, что это ему удалось только потому, что сам принцип построения философии за счет выявления глубин личностного опыта был им однозначно осознан как единственно возможный путь к космическому универсализму, который он еще называл вселенским.

В творчестве, философии Бердяева эта работа играет большую роль, потому что в ней мыслитель решается на смелый и весьма оригинальный эксперимент. Он подключает к классическим традициям отечественной философии средневековую мистику Мейстера Экхарта, Якоба Беме, а также нигилизм Ницше, антропологию Баадера, современный оккультизм, в данном случае в качестве примера приводится антропософия Шрейнера.

Поначалу казалось, что философия свободы Бердяева в "Смысле творчества" максимально расширит границы философского синтеза, создав для автора дополнительные, возможно, непреодолимые трудности. Однако на это он шел вполне сознательно. К тому времени он уже владел ключом к гармонизации значительного историко-культурного и философско-религиозного материала, который лежал в основе "Смысла творчества". Философия свободы Бердяева, обоснованная в этом произведении, стала принципом так называемой антроподицеи. Так сам мыслитель называет оправдание человека через творчество и в самом творчестве.

Для него это был решительный отказ от традиционализма, а также от теодицеи, считавшейся одно время ключевой задачей христианского сознания, отказ признать откровение и завершенность творения. В итоге именно человек оказывался в центре бытия, определяя общий контур своей принципиально новой метафизики, представленной в качестве концепции моноплюрализма. Проблема свободы в творчестве Бердяевым рассматривается максимально подробно. Центральным стержнем этого произведения становится идея творчества как откровения человека, как творение, продолжающееся совместно с Богом.

Именно эта концепция и легла в основу "Смысла творчества" Бердяева. Анализ этого произведения должен опираться как раз на этот тезис. В результате автору удается максимально четко и подробно прояснить основу своей философско-религиозной концепции, выразить ее наиболее адекватно и понятно.

Творческая свобода

Проблема творчества у Бердяева становится основной в этом произведении. Говоря о ней, мыслитель во многом повторяет идеи Гегеля и Канта о взаимодействии творчества и свободы.

Как отмечает философ, творчество всегда существует неотрывно от свободы. Только свободный человек в действительности мог творить. Если человек пытается создать что-то из необходимости, это может родить только эволюцию, а творчество рождается исключительно из полной свободы. Когда человек начинает говорить об этом на своем несовершенном языке, понимая творчество из ничего, то в действительности имеется в виду творчество, родившееся из свободы. Это одна из главных мыслей Бердяева, заложенная в этом произведении.

Так называемое человеческое творчество, родившееся из "ничего", не означает при этом отсутствия сопротивляющегося материала. Оно подтверждает только абсолютную недетерминированную прибыль. А вот детерминирована только эволюция, в этом случае творчество не вытекает не из чего предшествующего. Говоря о свободе творчества, личности, Н. Бердяев отмечал, что оно является одной из главных и необъяснимых тайн человечества. Его тайну мыслитель отождествляет с тайной свободы. А в свою очередь, тайна свободы необъяснима и бездонна, она настоящая бездна.

Такой же необъяснимой и бездонной является и сама тайна творчества. Люди, которые решаются отрицать возможность существования творчества из "ничего", неизбежно обязаны поместить его в детерминированный ряд. Тем самым они отвергают его свободу. Говоря о свободе в творчестве, Бердяев имеет в виду таинственную и неизъяснимую мощь творить из "ничего", недетерминированно, присовокупляя энергию индивидуума к мировому круговороту энергии.

Акт творческой свободы, по Бердяеву, трансцендентен по отношению к мировой данности, к замкнутому кругу мировой энергии. Он прорывает детерминированную цепь мировой энергии. Об этой свободе пишет Бердяев в "Смысле творчества". Философия автора рассматривается с точки зрения мировой данности. При этом боязливое отрицание существования творчества из "ничего" считается покорностью детерминизму, а послушание - необходимостью. Творчество, по мнению мыслителя, стремится изнутри человека. Оно возникает из его неизъяснимой и бездонной глубины, а не из мировой необходимости откуда-то извне.

В этом случае само желание сделать творческий акт понятным, а также найти для него основания является его непониманием. Понять творческий акт становится возможным, только признав его безосновность и неизъяснимость. Любая попытка рационализировать творчество приводит к попытке рационализировать саму свободу. Это пытаются сделать те, кто ее признает, отрицая при этом сам детерминизм. При этом рационализация свободы, по сути, уже и есть детерминизм, так как при этом происходит отрицание бездонной тайны свободы. Свобода, по философу, предельна, ее невозможно ни из чего выводить и ни к чему сводить. Свобода является безосновной основой бытия, становясь глубже самого бытия. Невозможно дойти до рационально ощутимого дна свободы. Она бездонно глубокий колодец, а на дне его - последняя тайна.

При этом нельзя считать свободу отрицательным предельным понятием, которое только указывает границу, которую невозможно переступить рационально. Свобода сама по себе содержательна и положительна. Это не отрицание детерминированности и необходимости. Свободу Бердяев не считается царством случая и произвола в противовес царству необходимости и закономерности. Философ был уверен, что тайну свободы не осознают те, кто видит в ней только некую форму духовной детерминированности, внутренней, а не внешней. Таким образом, свободными считается все, что порождено причинами, лежащими в основе человеческого духа, внутри него. Это самое приемлемое и рациональное объяснение. В то время как свобода остается неприемлемой и нерациональной. Из-за того что человеческий дух вступает в природный порядок, в нем все детерминировано точно так же, как и во всех природных явлениях. В результате духовное оказывается не менее детерминированным, чем что-либо материальное. В частности, в этом месте Бердяев в качестве примера приводит индусское учение о Карме, которую также сравнивает с формой духовного детерминизма. Кармическому воплощению незнакома свобода. Свободным в итоге остается только человеческий дух, причем настолько, насколько он остается сверхприродным.

В результате детерминизм у Бердяева понимается как форма природного бытия, которая становится неизбежной. В то же время это и форма человеческого бытия как природного существа, когда причинность в человеке становится не физической, а духовной. В детерминированном порядке природы творчество не представляется возможным. Возможной остается только эволюция.

Сверхприродное существо

Рассуждая о творчестве и свободе, философ приходит к выводу, что человек является сверхприродным существом. Это означает, что он является не только физическим и психическим существом в природном смысле этих понятий. Человек, по Бердяеву, - сверхприродный дух, свободный микрокосм.

В результате материализм и спиритуализм видят в человеке только природное существо, хоть и не отрицают его духовность. В действительности же он подчиняется духовному детерминизму, как и материализм подчиняется материальному. Свобода становится не только порождением духовных явлений из тех, что предшествовали в том же существе. Она является творческой положительной мощью, которая ничем не обусловлена и не обоснована, льется из некоего бездонного источника. Философ приходит к выводу, что в основе свободы - мастерство творить из ничего, из себя, а не из окружающего природного мира.

Творческий акт

Большое внимание при этом уделяется творческому акту, который становится преодолением и освобождением для творца. В нем ощущается переживание силы. Обнаружить собственный творческий акт - это не значит продемонстрировать лирическое излияние или пассивное страдание. Боль, ужас, гибель и расслабленность должны проиграть творчеству, быть побеждены им. Творчество - это и есть главный исход, выход, приводящий к победе. Жертвенность творчества нельзя считать ужасом или гибелью. Сама по себе жертвенность не пассивна, а активна. Кризис, лирическая трагедия, судьба переживаются человеком как трагедии, в этом заключается его путь.

Страх личной гибели и забота о личном спасении эгоистичны по своей сути. Погруженность в кризис личного творчества и страх перед собственным бессилием самолюбивы. Самолюбивое и эгоистическое погружение означают болезненную разрозненность мира и человека.

Творец создал человека гениальным, и гениальность он должен раскрыть в себе творческой активностью, победив самолюбивое и эгоистическое. В своей первооснове человеческая природа понимается через Абсолютного Человека Христа. При этом она уже стала природой Нового Адама, воссоединившись с Божественной природой. После этого она уже не чувствует себя уединенной и оторванной. Подавленность считается грехом против Божественного призвания, против Божьей потребности в человеке, его зова.

Считается, что, говоря при этом о свободе, Бердяев видел в ней выход из рабства и вражды в космическую любовь. По мнению мыслителя, только освобождение человека от самого себя приводит его в себя. Свобода от мира становится соединением с космосом, то есть подлинным миром. При этом выход из себя обусловлен обретением собственного ядра. Это и дает возможность почувствовать себя настоящими людьми, личностями с истинной, а не призрачной волей.

В творчестве философ видит исключительно свободного человека, для которого оно становится высшей формой развития, проникая во все сферы бытия. Оно становится созданием новой мощи. Всякий акт творчества является творчеством из ничего, то есть созданием новой силы, а не перераспределением и изменением старой. В любом творческом акте мы может наблюдать прирост и абсолютную прибыль.

Появляется при этом понятие "тварность бытия". Происходящий прирост говорит о творчестве и самом творящем. Причем в двояком смысле, как о Творце, создателе тварного бытия, и самом творчестве в нем. Философ утверждает, что мир создан не только тварным, но и творческим. Чем он это доказывает? Без творческого акта мир ничего не знал бы о творчестве и не был бы способен к нему. Проникновение в тварность бытия оборачивается осознанием противоположности между эманацией и творчеством. Если мир сотворен Богом, то оправданным считается и сам творческий акт, и все творчество. А вот если мир только эманирует из Бога, то можно считать неоправданным и само творчество, и творческий акт.

По Бердяеву, в истинном творчестве ничего не убывает, все только прибывает, как и в Божьем творчестве не убывает божественная мощь из-за своего перехода в земной мир. Наоборот, прибывает новая мощь. В результате, как считал философ, творчество является не переход некой силы в иное состояние, а оно обращает внимание на выделяемые им позиции, такие как творчество и тварность. В этом случае возможно предположить, что именно эти позиции Бердяев и рассматривает как фенонимы. В результате можно сделать вывод, что тварность и есть творчество. В результате творчеством является и мир. В этом случае оно проявляется везде, даже в культуре повседневности.

В настоящее время познакомиться в полной мере с этой проблемой можно в двухтомном труде Бердяева "Философия творчества, культуры и искусства". В первый том вошло его сочинение "Смысл творчества", а во второй - произведения, посвященные литературе и искусству. Это "Новая Фиваида", "Миросозерцание Достоевского", "О "вечно-бабьем" в русской душе", "Трагедия и обыденность", "Кризис искусства", "Преодоление декадентства", "Русский соблазн" и многие другие.

Значимые работы

Говоря о трудах философа, необходимо выделить еще несколько его значимых работ, которые помогут понять его мысли и идеи в полном объеме. В 1946 году появилась в творчестве Бердяева программное произведение, представляющее определенный итог его многочисленных раздумий об исторических судьбах своей страны, русской душе, религиозном призвании ее народа.

Главный вопрос, который стремится исследовать мыслитель, заключается в том, что именно Творец замыслил, создавая Россию. Для характеристики русской идеи он использует понятие "коммюнотарность", считая его основополагающим. В нем он охватывает мирское и религиозное содержание понятий соборности и общинности. Все это резюмируется в идее богочеловечества.

Бердяев отмечает, что в русской идее становится невозможным индивидуальное спасение, так как спасение должно быть коммюнотарным, то есть все становятся ответственными за всех. Идея братства народов и людей кажется ему наиболее реалистичной. Также философ отмечает, что русская идея религиозна, в ней отражаются особенности национального духа, который пронизан атеизмом, богоборческими настроениями, материализмом, нигилизмом. Склонный к парадоксальному мышлению, Бердяев отмечает конфликт русской идеи с отечественной историей, большое количество противоречий, которые появлялись за все время существования его народа. При этом подчеркивает, что при всем стремлении к единству и целостности регулярно приходит к плюрализму и дальнейшему дроблению.

В 1947 году выходит еще один знаковый для понимания философа труд "Опыт эсхалотической метафизики. Творчество и объективация". Бердяев в нем рассматривает несколько проблем, которые считает основополагающими. В их числе - проблема бытия и существования, проблема объективизации и познания, проблема эсхатологии и истории. Также он пишет о так называемой тайне новизны, творчестве и бытии.