Сей поезд журавлиный. «Бессонница

Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи,-
На головах царей божественная пена,-
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер - всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

Серебряный век. Петербургская поэзия
конца XIX-начала XX в.
Ленинград: Лениздат, 1991.

И.А. Есаулов

ЧИТАТЕЛЬСКОЕ СВОЕВОЛИЕ ИЛИ ДИАЛОГ СОГЛАСИЯ?

(Прочтение «Илиады» Осипом Мандельштамом) *

Напомним текст известнейшего стихотворения Мандельштама, попытки истолкования которого уже дважды предпринимались нами Лейт . Каждый раз этот текст ставился в несколько иной контекст понимания, что будет осуществлено заново и в предлагаемом ниже варианте.

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи –

На головах царей божественная пена –

Куда плывёте вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам, одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер – всё движется любовью.

Кого же слушать мне? И вот, Гомер молчит,

И море черное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью Мальвина .

Приведенный текст представляет собою не что иное, как поэтическую рецепцию гомеровской эпопеи. Уже в первой строке заявлено особое взаимодействие «своего», читательского и «чужого», авторского; если «Бессонница» - это «свое», настоящее, жизненное, свидетельствующее о пребывании «здесь и сейчас» лирического героя, томимого бессонницей, то за словом «Гомер» мерцает «чужое», прошлое, книжное. Крайне важна нераспространенность предложений, границы которых в данном случае совпадают с отдельными рассмотренными нами словами: читательское и авторское пока еще находятся в состоянии некоторой изолированности друг от друга, преодоление которой лишь угадывается в мандельштамовском завершении строки, где прилагательное уже самим фактом своего появления в тексте несколько размыкает прежнюю изолированность двух предыдущих назывных предложений, состоящих из одного-единственного слова. Однако второе предложение, наряду с этим, является и своего рода посредником между актуальным читательским состоянием и относящимся уже к художественному миру Гомера, а стало быть, принадлежащими гомеровской же книжности «тугими парусами». Точнее же говоря, эти «тугие Двести Шестьдесят паруса», возникшие в воображении читателя, равным образом принадлежат и миру гомеровских героев и миру мучимого бессонницей лирического героя Мандельштама. Они, конечно, находятся «между» текстом Гомера и сознанием мандельштамовского читателя. Однако если для последнего это лишь «вторая» реальность, своего рода книжная иллюзия и «кажимость», «другая жизнь», то для героев Гомера мир «тугих парусов» - это именно жизненная (но их жизненная) сфера, их единственное и вечное настоящее. Вместе с тем, для того, чтобы межеумочное «между» вполне реализовалось и получило характерную для этого произведения напряженно-активную форму присутствия (отсюда «Тугие паруса»), необходима особая встреча «своего» и «чужого». Собственно, последнее предложение строки и представляет собою пока еще предварительную результирующую предполагаемой эстетической встречи: именно поэтому этот своеобразный итог и находится в конце строки, а не буквально «между» читательской и авторской сферами присутствия.

Знаменитый «список кораблей» осмысляется его толкователем поочередно как «длинный выводок», «поезд журавлиный», «журавлиный клин». В этом истолковании соединяется не только книжное и жизненное, но человеческое и природное. Начальное «птичье» сравнение с «выводком» затем уточнятся через соотнесение с человеческим («поезд»), чтобы затем завершиться «птичьим» уподоблением. В результате неповторимое событие человеческой истории – поход на Трою, оказывается, имеет не только «человеческие» аналоги, но и природные: ежегодно повторяющиеся сезонные миграции журавлей, так же движимые «любовью» («всё движется любовью»), как и поход греков.

Хотя историческое время похода ахейцев необратимо осталось в прошлом, он может быть осмыслен и понят мандельштамовским толкователем как существенно важный именно для его жизни, а не только как один из звеньев линейной истории, посредством помещения в иной (не линейный) контекст восприятия: это историческое событие сопоставлено и осознано настойчивым уподоблением его с природным явлением: журавлиным клином, то есть тем, что было и до похода, и во время похода, и после него.

Для Гомера поход ахейцев «в чужие рубежи» значим и существенен именно его уникальностью и принципиальной невоспроизводимостью: это то, что ни на что не похоже. Его эпическое величие, с этой позиции, неколебимо и устойчиво, сколько бы не прошло веков со времени Троянской войны. С этой «эпической» точки зрения, значительно (и достойно того, чтобы остаться в памяти потомков) лишь то, что уникально и невоспроизводимо: все остальное же теряет привилегию пережить века и не стоит того, чтобы его описывать. Это «остальное» словно бы не существует для эпического сознания (как для русского летописца имелись такие годы, в которых «не было ничего»). Оттого Гомер, сам уже отделенный от времени этого похода эпической дистанцией, и обращается именно к этому историческому событию, оттого он и пытается в своем описании героев «реконструировать» те или иные «точные» детали, относящиеся к участникам и героям войны с Троей.

Отсюда знаменитое описание кораблей, их перечень («список»), который, по словам И.Ф. Анненского, «был настоящей поэзией, пока он внушал (выделено автором. – И.Е.» Алиса . Этот «список» является словом Гомера, отправленном им потомкам. Как справедливо замечает русский поэт и прекрасный знаток античности, «имена навархов, плывших под Илион, теперь уже ничего не говорящие, самые звуки этих имен, навсегда умолкшие и погибшие, в торжественном кадансе строк, тоже более для нас не понятном, влекли за собой в воспоминаниях древнего Эллина живые цепи цветущих легенд, которые в наши дни стали поблекшим достоянием синих словарей, напечатанных в Лейпциге. Что же мудреного, если некогда даже символы имен (выделено автором. – И.Е.) под музыку стиха вызывали у слушателей целый мир ощущений и воспоминаний, где клики битвы мешались со звоном славы, а блеск золотых доспехов и пурпуровых парусов с шумом темных эгейских волн» .

Почему знаменитый «список кораблей» прочтен лишь «до середины»? Оттого ли, что современному читателю этот «перечень… кажется…довольно скучным» Нэт , ибо навеки потерян культурный код, а без него невозможно адекватно понять это слово Гомера? Если такое предположение правильно, то вектор прочтения мандельштамовского текста может быть таким: изначальная «бессонница» лирического героя так «преодолена» гомеровским каталогом, что при его чтении на середине этого бесконечного и скучного перечня герой, наконец, засыпает. Все остальное представляет собою область сна, где перемешиваются реалии «Илиады» и звуки моря, подступающего «к изголовью» заснувшего читателя…

Однако более адекватным представляется иное понимание. Возвращаясь к истолкованию смысла «птичьего» сравнения списка кораблей с журавлиным клином, заметим, что и сам гомеровский гекзаметр, которым написана «Илиада», также напоминает своего рода «клин»: повышение тона завершается цезурой после третьей стопы, а затем следует его понижение. Существовали и предания о происхождении гекзаметра как звукоподражания шуму набегающих и откатывающихся от берега морских волн. Из этого следует, что список кораблей (текст Гомера), шум моря и журавлиный клин имеют общую внутреннюю структуру Станислав Козлов , которая актуализирована в рассматриваемом произведении . Если это так, то «зеркальный» повтор первой части этой структуры ее вторым компонентом (будь то откатывающаяся волна, вторая половина журавлиного клина, либо же второе полустишие гекзаметра после цезуры) позволяет наблюдателю «угадать» этот повтор (и саму необходимость существования этого повтора) – без его непосредственного обязательного созерцания, вчитывания или вслушивания – уже после знакомства с первой частью этой двучленной структуры.

Если «список кораблей» представляет собой действительно обращенное к нам, как к читателям, слово Гомера, то мандельштамовский читатель, прочитавший этот список «до середины», а затем истолковывающий Гомера в собственном контексте восприятия, можно сказать, понимает его с полуслова: так по одной половине видимого наблюдателю журавлиного клина можно без труда восстановить, «угадать» другую его половину, даже не видя ее непосредственно. Достаточно лишь знать (понять), что это именно журавлиная стая.

Конечно же, в таком случае возникает проблема адекватности мандельштамовского прочтения героической как-никак эпопеи Гомера в заданном контексте. Студент, не дочитавший до конца не только «Илиаду», но и даже «список кораблей», а затем, в сущности, утверждающий, что перед нами поэма «о любви» (во всяком случае, «движимая» любовью как первопричиной), вряд ли может рассчитывать на удовлетворительную оценку у профессора-античника… В самом деле, «согласился» ли бы создатель эпопеи с тем, что Елена («Когда бы не Елена») действительная причина (а не повод) для исторического похода, без которого якобы обессмысливается и завоевание Трои («что Троя вам одна, ахейские мужи»)?

Не приводит ли подобное «своевольное» прочтение, как будто предвосхищающее позднейшие постмодернистские экстравагантные толкования классических текстов, к молчанию потрясенного автора, словно обиженного на недочитавшего его «список» потомка, в итоговой третьей строфе («И вот, Гомер молчит»)? Не случаен здесь и «провокативный» вопрос мандельштамовского читателя, обращенный к гомеровским героям и предполагающий расподобление авторских деклараций, совпадающих с убеждениями «царей», и некой потаенной – и для сознания самих героев и их автора! - цели: «Куда (т.е. на самом деле куда и зачем. – И.Е.) плывете вы?» Кажется, что равноправие книжного и природного вследствие этого читательского «недоверия» нарушается: шумящее «море черное» словно бы возносится над гомеровской книжностью.

На самом же деле это не так. Уже сказавшего свое слово, согласно рассматриваемой рецептивной логике, Гомера сменяет слово моря, единосущное, как мы уже намекнули, героическим гекзаметрам «Илиады». Оказывается, что это именно продолжение гомеровского высказывания (так сказать, вторая – после цезуры - половина строки гекзаметра), а не опровержение его. Природная «вечность» «слова» моря не отвергает «историчности» слова Гомера, но навсегда укореняет его в мире человеческой культуры.

Этого «не понимает» ни Гомер, ни его герои, «ахейские мужи», поэтому вопросы мандельштамовского читателя, к ним адресованные, и остаются без ответа. С позиций эпопейного сознания, природному хаосу вечно изменяющегося моря как раз и должна быть противопоставлена организованная выстроенность боевого порядка кораблей, описанная Гомером. На уровне линейного восприятия не только герои Гомера, но и он сам противопоставлены морю, как «молчание» - «шуму». Можно вполне сказать, что на этом уровне конечные глаголы отдельных строк мандельштамовского текста («молчит»-«шумит») являются рифмованной парой, образующей типичную «бинарную оппозицию». Однако на более глубоком уровне понимания обнаруживается трансгредиентный этой оппозиции момент – синтаксическое построение фразы, которая в избытке авторского видения и снимает противопоставленность этих мнимых «полюсов» (сама их противоположность, как и оппозиция «культуры» и «природы» не работает, точнее же, «отменяется» поэтикой произведения).

Гомер и море дважды связываются соединительным союзом «и». Например: «И вот, Гомер молчит, / И море черное, витийствуя, шумит». Налицо не безусловно противопоставляющее «а», но именно «и». Поэтому можно сказать, что читатель Мандельштама понимает героев Гомера (и самого Гомера) лучше их самих. Или же, во всяком случае, претендует на такое понимание. Является ли подобная читательская претензия выходом за пределы спектра адекватности Лиса в истолковании гомеровского текста? Мы полагаем, что нет.

Конечно, собственно «гомеровское» в «Илиаде» и тот вектор понимания эпопеи, который намечен у Мандельштама, разительно не совпадают. Но подобное несовпадение является непременным и обязательным условием «диалога согласия» (М.М. Бахтин), без которого читательское сознание обрекается на ненужную и пустую тавтологичность авторскому «замыслу», хотя бы и содержащемуся в тексте, а филологическое истолкование в своем пределе в таком случае словно бы обречено стремиться к неплодотворному «клонированию» готовой авторской установки, воплощенной в «изучаемом» тексте (правда, никогда не достигая этого предела). В конечно же итоге, это буквалистское следование «букве», а не «духу» произведения, наследует готовый «закон» текстопостроения и игнорирует незаместимую личностность читателя: тем самым авторский «закон» письма возносится над читательской (человеческой) свободой и потенциально лишь «консервирует» авторское же прошлое в настоящем читателя вместо существенного размыкания вектора этого прошлого в просторах незавершимого «большого времени».

«Модернизирует» ли Мандельштам гомеровский текст явным акцентированием роли Елены и, наряду с этим, решительным утверждением «всё движется любовью»? Это произошло бы в том случае, если «любовь» истолковывалась им в контексте понимания, принципиально отличном от античного. Однако обратим внимание на то, что у Мандельштама «любовью» движется действительно «всё»: не только античные персонажи, сами не ведая этого, но и журавли, и море, и воздушная сфера. Ведь «паруса» именно потому «тугие», что их также раздувает «любовь». Что означает в таком контексте само слово «любовь»? Ведь оно разительно отличается от новоевропейского (индивидуализирующего) значения этого слова. В нашем случае речь идет о любви-эросе, о том могучем Эросе, который действительно пронизывает собою всю античную культуру, и которому подвластны не только стихии мира, но и античные боги. Морская пена, также имеющая эротический – в античном значении – смысл, не локализуются в этом типе культуры лишь фигурой Афродиты, но и, определяемая как «божественная», находится «на головах царей», плывущих к Трое и жаждущих Елены. Это доличностная (в христианском контексте понимания) культура, пронизанная всеобъемлющей телесностью, так поражающей нас, например, в античной скульптуре, может восприниматься как целое лишь с позиции вненаходимости по отношению к этой культуре: именно такая позиция и заявлена Мандельштамом.

Согласно старой гимназической шутке, древние греки не знали о себе самого главного: того, что они – древние. Несмотря на резкие, порой существеннейшие различия между древнегреческими литературными родами и жанрами, а также между позицией авторов, выражающих различные эстетические взгляды, все художественные тексты, принадлежащие античной культуре, все-таки так или иначе манифестируют доминанты этой культуры, ее культурные архетипы, ее установки. Мандельштам попытался понять и сформулировать именно такие архетипические установки, такое культурное бессознательное, в котором не отдавал и не мог отдавать себе отчета Гомер, находясь внутри этой культуры и определяясь по отношению к своему собственному литературному окружению – ближайшему прошлому, настоящему и ближайшему же будущему. Мандельштам же «разомкнул» эту сфокусированную на «античном настоящем» установку, благодаря чему голос Гомера, не утратив его собственной «самости», обрел скрытые смыслы, не навязанные ему актуальной для Мандельштама «современностью» ХХ века, однако хотя присущие гомеровскому тексту, но вполне проявившиеся именно в диалогической ситуации, когда интуиция телесности перестала быть господствующей в Европе, будучи «преодоленной» (но не отмененной) иным типом культуры.

Стихотворение «Бессонница, Гомер, тугие паруса» было написано в 1915 году. Этот этап творческой жизни поэта серебряного века многие литературоведы называют периодом «Камня» (Л. Гинзбург в книге «О лирике»). Творец слова при этом ассоциируется со строителем, который возводит здание, а камень – его основное орудие труда. Именно поэтому поиск слова и смысла жизни является ключевым в понимании этого стихотворения.

Уже с первых строк становится понятно, что философские мысли навеяны произведением греческого сказателя, причем автор дает прямую отсылку на 2 часть «Илиады». Читая это легендарное произведение, погружаясь в его смысл, поэт сталкивается с вопросом, в чем же смысл жизни: «И море, и Гомер - все движимо любовью. Кого же слушать мне? И вот, Гомер молчит…». Смысл жизни в любви, которая может быть разной: как разрушать все вокруг (как в случае с Еленой), так и созидать. Для поэта вопрос о том, есть ли смысл в любви, остается открытым. И судя по предложению о молчании Гомера, можно сделать вывод, что эта проблема актуальна во все времена – от Эллады до наших дней.

Море - один из ключевых образов стихотворения. Оно символизирует бесконечность, взаимосвязь времен. Уже с первых строк перед читателем предстает образ «тугих парусов кораблей», которые готовы выйти в море. Поэтому можно сказать, что с образа моря начинается стихотворение, этим же образом оно и заканчивается. Кольцевая композиция стихотворения – композиционный элемент, который также указывает на цикличность проблем, затронутых в произведении.

На сюжетном уровне автор использует кольцевую композицию: в начале произведения лирический герой не может уснуть, перед ним мелькают образы поэмы Гомера, потом «море черное… подходит к изголовью». Эти строчки можно понимать двояко: море черное - сон, сменяющий бессонницу, или же мысли и раздумья, которые так и не дают покоя. Но учитывая, что море в традиции античности, как и впоследствии серебряного века, предстает как нечто величественное и спокойное, то скорее все же сон накрывает лирического героя. Эта сюжетная линия связана с самим лирическим героем. Но в стихотворении есть и другая сюжетная линия – линия путешествия в Трою, это путешествие от жизни к смерти, эта линия тоже замыкается.

В стихотворении преобладают именные части речи (около 70% от всех слов), 20% - глаголы. Используя имена существительные и прилагательные, автор создает практически неподвижную величественную картину. Глаголы в первой строфе поэт употребляет в прошедшем времени, образ Эллады – это прошедшее, давно минувшее. Все остальные глаголы в произведении стоят в настоящем времени, этим подчеркивается преемственность времен.

Образность и выразительность в произведении достигается наличием метафор: корабли сравниваются с журавлями. В этом приеме присутствует еще и элемент олицетворения, так Мандельштам оживляет перед нами картину древней Эллады, картину уничтожения жизни из-за любви. Эта олицетворенная картина так и не помогает лирическому герою ответить на вопрос: почему любовь – такое созидающее чувство, становится причиной разрушения.

Анализ 2

«Бессонница. Гомер. Тугие паруса». Ничего не напоминает? «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека». Так начинается поэма Блока «Двенадцать». Рубленные, чеканящие фразы. Как и Мандельштам, Блок тоже относится к поэтам Серебряного века. Наверное, тогда было модно писать в таком стиле. И у Блока бессонница, и у Мандельштама тоже.

К теме любви рано или поздно обращаются все поэты. Особенно, когда она несчастная. Да, вот не спалось Мандельштаму в Коктебеле. Там он отдыхал у своего друга Максимилиана Волошина. Случайно или нет, увидел он обломок древнего судна. И сразу ему почему-то вспомнился Гомер, размышления о вечном – о женщине, о любви.

Мандельштаму нравится эпоха античности. Она таинственна, загадочна, неповторима. Он считает её эталоном красоты. Кроме этого, ему нравится вода. Эта стихия тоже загадочна, неповторима. В частности, океан, отправляющий на берега огромные волны.

Стихотворение делится на 3 смысловые части. Написано ямбом, строчка рифмуется через строчку.

Откуда вдруг взялся Гомер? Автор учился в университете, на историко-филологическом факультете. Правда, не доучится, бросил. Там он и изучал гомеровскую «Илиаду» в оригинале. Там публиковался длинный список кораблей, которые отправились завоёвывать Трою. Это было проверенное средство от бессонницы. Вот откуда и родилась строка о списке кораблей, прочитанном до середины. Дальше, видимо, всё-же заснул.

Стихотворение написано от первого лица. Вот поэт не может заснуть, и применяет известное «снотворное». Нет, не считает баранов, а читает список кораблей. Но и это не помогает уснуть. Мысль «убегает» на Троянскую войну. Поэт приходит к интересному выводу, что противники сражались не за Трою, а за прекрасную Елену.

Вот в последнем четверостишии он и делает вывод, что всем в мире движет любовь к женщине. Из-за них начинаются и заканчиваются войны.

Чтобы сделать стихотворение ярче, выразительнее, Мандельштам использует метафоры. «Всё движется любовью». Есть и эпитеты «тугие паруса», «божественная пена». В качестве сравнения можно привести строку « как журавлиный клин».

А почему эллины отправились в Трою? Сыном тамошнего царя похищена прекрасная Елена. Виновница войны, косвенная, является женщина. Ну как её не спасти? В чём смысл жизни? В женщине, а, значит, и в любви. Вот « и Гомер, и море – всё движется любовью». Именно она пробуждает в людях все лучшие качества. Из-за любви совершаются самые великие подвиги и самые безрассудные поступки.

Корабли поэт сравнивает с журавлиным клином. Но в те времена корабли выстраивались не в линию, а шли по морю клином. А журавли летают в небесах тоже клином. Вот точное сравнение «тугие паруса». Это значит, что паруса на мачтах натянуты, как надо. Корабли готовы к дальнему походу.

Надо спать, а поэт философствует, размышляет. И задаёт риторические вопросы, на которые нет ответов. Гомеровская «Илиада» очень сильно «зацепила» Мандельштама. А если бессонница почти каждую ночь, то, наверное, список парусов он выучил наизусть. А чего не спится? Безответная любовь к Марине Цветаевой. Не обошлось без женщины.

Анализ стихотворения Бессонница. Гомер. Тугие паруса по плану

Стихотворение «Мой Демон» было написано Михаилом Лермонтовым в 1829 году, когда ему было пятнадцать лет. Если быть точнее, то Лермонтов создавал в последствие много различных вариантов под названием этого же произведения «Демон»

Анализ стихотворения Лермонтова Дума 9 класс

Анализ стихотворения Разлука Барто

Произведение детской поэтессы является одним из стихотворений, входящих в сборник под названием «Думай, думай».

Творчество Осипа Мандельштама занимает особое место в русской литературе Серебряного века. Его жизнь, как и его произведения, весьма интересна, загадочна и противоречива одновременно. Этот поэт был из тех людей, которые не могут быть равнодушными ко всему тому, что происходит вокруг. Мандельштам глубоко чувствует, в чем истинные ценности и где правда.

Творческая судьба О. Мандельштама – это «поиск слова», которое бы в полной мере выражало внутреннее состояние поэта.

Одним из лучших произведений Мандельштама по праву является его стихотворение «Бессонница. Гомер. Тугие паруса», которое было написано в 1916 году в Крыму.

Перед нами оживают картины былых времен. Лирический герой воссоздает в своем воображении древние корабли, которые отправились завоевывать Трою:

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся.

Складывается впечатление, что лирический герой перечитывает строки из «Илиады», где список кораблей становится символом силы и мощи эллинов. Что же стало причиной похода их войск против Трои? Дело в том, что сыном царя Трои была похищена прекрасная Елена:

Как журавлиный клин в чужие рубежи, -

На головах царей божественная пена, -

Куда плывете вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам, ахейские мужи?

Картины, возникающие в воображении лирического героя, увлекают его и наводят на размышления. На мой взгляд, автор задумывается над тем, что же является смыслом жизни. В итоге он приходит к выводу, что все в жизни подчинено любви:

И море, и Гомер – все движется любовью.

Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит.

И море черное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

Только любовь способна пробуждать в человеке самое лучшее. Только любовь заставляет совершать порой неожиданные, но самые верные действия и поступки.

В этом стихотворении автор прибегает к сравнениям. Корабли он называет «длинным выводком, поездом журавлиным». Еще ярче сравнение «журавлиный клин». Но оно имеет под собой и реальную основу. Корабли в те далекие времена, когда выходили в военный поход, действительно выстраивались клином.

Особое внимание так же следует обратить на эпитет «тугие паруса». Он указывает на то, что корабли готовы к выходу в море. Мандельштам также упоминает царей, на головах которых – «божественная пена». Это говорит, как мне кажется, об их величии и силе. Цари здесь уподоблены греческим богам. Кроме того, складывается ощущение, что боги Олимпа одобряют этот поход в «чужие рубежи» за Еленой.

В свое стихотворение Мандельштам так же вводит образ «моря черного», которое, «витийствуя, шумит». Я думаю, данный образ придает стихотворению большую яркость и ощущение реальности происходящего.

Следует обратить внимание и на лексику, используемую в этом стихотворении. В произведении больше всего имен существительных: паруса, корабли, пена, голова, море. Но есть и отвлеченные понятия: бессонница, любовь. Я считаю, что в стихотворении эти слова ключевые, так как они необходимы для понимания его идеи и темы.

На синтаксическом уровне в стихотворении много назывных предложений, особенно в первой строке: «Бессонница. Гомер. Тугие паруса». На мой взгляд, такие предложения вводят нас в мир произведения.

В стихотворении есть также и риторические вопросы. Они говорят об особом состоянии лирического героя. Он находится в задумчивости, в размышлениях, философствует.

«Илиада» Гомера становится для лирического героя чем-то загадочным, непостижимым и прекрасным одновременно. Он чувствует свою причастность к далеким событиям, ко всему мировому процессу.

Стихотворение Мандельштама «Бессонница. Гомер. Тугие паруса» является размышлением героя и поэта об истине, о прекрасном, о смысле жизни, о законах Вселенной. Любовь – вот то, что пробуждает человечество к действиям. В этом, на мой взгляд, и проявляется преемственность поколений.

Яркой жемчужиной в ожерелье ранних произведений Осипа Мандельштама является стихотворение «Бессонница. Гомер. Тугие паруса», которое написано в несколько нетрадиционной для автора манере.

Идея стихов родилась во время поездки Мандельштама в Испанию к товарищу по перу Максимилиану Волошину. Там Волошин показал Осипу фрагмент древнего корабля, из которого поэт создал образ песчинки древней флотилии из «Илиады» Гомера. В один клубок сплелись – бессонница, которой страдал Мандельштам, паруса древних кораблей и произведение Гомера.

Древнегреческий поэт в своей «Илиаде» рассказывал, как собиралась армада кораблей для войны с Троей. Судов было более 1000, поэтому не мудрено, что Осип вообразил себе только половину флотилии. Потом заснул – бессонница разомкнула свои объятья.

Интерес вызывают строки:

Напомню, что в поэме Гомера Елена – дочь Бога и женщины, а также жена спартанского царя Менелая. Её похищение Парисом, сыном царя Трои, и стало причиной великой Троянской войны.

Мандельштам пишет, что если бы не было похищения Елены, то до Трои не было бы никакого дела. Фактически, Елена, точнее её похищение троянцами, и разожгло пожар войны. Не хотел ли в 1915 году Мандельштам провести параллели с началом Первой мировой войны, ведь до убийства Франца Фердинанда также никто не помышлял о войне? Разница только в том, что у Гомера войну начала любовь (ради неё похищена Елена), а в Европе война начинается из-за убийства, из-за политических разногласий. Причины разные – результат один.

В строке:

Мандельштам акцентирует внимание на естественную силу любви. Ранее практически всегда из-за неё начинались войны, отправлялись в бой армады кораблей и сходились в рукопашной тысячи солдат. Сейчас любовь отодвинута на задворки, она больше не владеет умами тех, кто наверху принимает решение. Сегодня вместо любви – деньги и власть.

В этих глубоких размышлениях над прошлым и настоящим автора и настигает сон, подобный громаде моря, по которому ещё вчера плыли вереницы гомеровских кораблей на войну с Троей:

Яркое короткое стихотворение, быстро выучить которое помогает небольшой размер и чёткая рифма.

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи -
На головах царей божественная пена -
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер - все движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
август 1915

Творческий процесс поэта Осипа Эмильевича Мандельштама крайне неоднозначен. Он делится на несколько этапов, по структуре и настрою, которые кардинально отличаются между собой. Стихотворение «Бессонница. Гомер. Тугие паруса» было написано в ранние годы его деятельности и пропитано неким романтизмом.

«Бессонница…» была написана в конце лета 1915 года. И издано впервые в следующей по счёту публикации сборника Мандельштама «Камень». Существует две версии того, как было создано это стихотворение. Первая и не очень популярная рассказывает о том, что Осип Эмильевич в те годы интересовался античной литературой и был ярым поклонником древнегреческих авторов.

Другая же, более популярная, передаёт мнение его близких друзей. Они считали, что лирика навеяна поездкой Мандельштама в Коктебель, в дом его старого друга, Максимилиана Волошина (там же отдыхали сёстры Цветаевы и Алексей Толстой). Там Осипу показали часть старого судна, которое могло быть построено ещё в средневековые времена.

Жанр, направление, размер

Стихотворение писалось шестистопным ямбом с добавлением пиррихия. Рифмовка является кольцевой, где женская попеременно чередуется с мужской.

Направление, в рамках которого развивался творческий гений Мандельштама, называется «акмеизм». С точки зрения литературной теории, это явление правильно называть течением, так как оно не настолько крупное и масштабное, как, например, реализм или классицизм. Поэт-акмеист предпочитает не отвлеченные образы-символы, а вполне конкретные и понятные всем художественные образы, метафоры и аллегории. Он пишет приземленно, не используя зауми и сложных философских понятий.

Жанр – лирическое стихотворение.

Композиция

Новизна стихотворения определяется его построением. Трёхступенчатая композиция отражает путь, преодолеваемый лирическим героем в его размышлениях.

1. Первый катрен – это завязка сюжета. Герой пытается уснуть, и вот, длинный список из ахейских кораблей в воображении героя превращается в «журавлиный поезд», стремящийся вдаль.
2. Автор задаётся вопросом: куда, и зачем они плывут? Пытаясь ответить на этот вопрос во втором катрене, Мандельштам задаётся ещё более серьезными вопросами, вспоминая сюжет античной поэмы, где из-за любви разгорелась кровавая война, унесшая жизни сотен героев.
3. Стихотворение заканчивается строкой, передающей душевное состояние лирического героя. Море шумит и гремит. Но, стоит предположить (учитывая, что произведение писалось в Коктебеле), что под эти звуки ночного, тёмного моря он, наконец, засыпает.

Образы и символы

Все образы и символы взяты автором из античной поэмы Гомера «Илиада». В ней речь идет о споре олимпийских богинь, которые не позвали на пир богиню раздора. В порыве мести она поссорила трех женщин из божественного пантеона (Геру, Афродиту и Афину), бросив на стол одно золотое яблоко, предназначенное прекраснейшей из них. Дамы направились к Парису (троянскому царевичу), самому прекрасному юноше на земле, чтобы он рассудил их. Каждая предложила свой дар в качестве взятки, но Парис выбрал предложение Афродиты – любовь самой красивой женщины на свете, Елены, супруги ахейского царя. Мужчина выкрал избранницу, и тогда ее муж вместе с войсками других правителей отправился на поиски. Ахейцы не стерпели позора и объявили войну Трое, которая пала в борьбе, но очень мужественно сопротивлялась.

• Список кораблей – длинное и однообразное перечисление, которое древнегреческий поэт Гомер добавил в свою поэму «Илиада». Именно столько судов отправилось на покорение Трои. Автор считал их, чтобы уснуть, ведь его сердце тоже околдовано любовью, он никак не может найти покой.
• Божественная пена – это отсылка к появлению Афродиты, богини любви. Она вышла на берег из морской пены, являющейся в данном случае символом влюбленности.
• Елена Троянская – женщина, из-за любви к которой полегли войска обеих сторон. Ахейцам не нужны были земли и власть, они пришли по зову сердца.
• Противопоставление поэтического голоса Гомера и моря нужно для того, чтобы показать тщетность усилий лирического героя. Что бы он ни делал, ему не забыть собственного томления сердца, ведь все движется любовью. Море в данном случае – вольная стихия, возвращающая автора в настоящее время, в реальность, где его тоже терзает чувство.

Темы и проблемы

• Античные мотивы . Стихотворение начинается с раздумий лирического героя во время перечисления названий древнегреческих кораблей. Это «Каталог», упоминаемый в Илиаде Гомера. В античном произведении идёт подробное перечисление каждого из отряда воинов, направлявшихся на Троянскую войну. Двадцати четырёхлетний Мандельштам во время написания стиха учился на факультете истории и филологии филологического факультета в Петербуржском университете. Чтение списка кораблей из поэмы Гомера, считалось отличным средством от бессонницы. Именно с этого слова начинает своё произведение поэт.
• Тема любви. Герой страдает от того, что не может уснуть и начинает перечислять названия. Однако это не помогает и, прочитав список до середины, он начинает размышлять. Главная проблема героя стара, как мир – любовь. Волнения моря, словно волнения в его сердце. Он не знает, как ему быть, как ему заснуть и «кого же слушать».
• Проблема жертвенности любви. Мандельштам воспринимает чувство как культ – ему нужно приносить жертвы, оно кровожадно в своем неистовстве. Ради него волнуется и губит корабли стихия, ради него совершаются войны, где гибнут лучшие из лучших. Далеко не все готовы посвятить себя любви, положив на ее алтарь все самое дорогое.

Смысл

Автор вспоминает «Илиаду», как Цари, что были увенчаны «божественной пеной», плыли в Трою в надежде вернуть прекрасную Елену, которая была похищена Парисом. Из-за нее и разгорелась Троянская война. Получается, что важнейшей причиной кровопролития становится не завоевание земель, а любовь. Вот и лирический герой удивляется, как эта сила сметает все на своем пути, как люди тысячелетиями отдают жизнь за нее.

В третьем катрене он пытается разобраться в этой непостижимой силе, которая оказывается мощнее и Гомера, и моря. Автор не понимает уже, к чему прислушиваться и кому верить, если все падет перед могущественной силой притяжения душ. Он вопрошает к Гомеру, но тот молчит, ведь всё и так было высказано ещё давным-давно, до нашей эры. Лишь море шумит столь же неистово и упрямо, как бьется сердце влюбленного мужчины.

Средства художественной выразительности

В стихотворении очень много тропов, на которых строится лирическое повествование. Это очень свойственно акмеизму, течению, к которому принадлежал Мандельштам.

Метафоричные выражения, эпитеты, такие как «длинный выводок», «поезд журавлиный» сразу же переносят читателя к размышлениям героя, позволяют глубже ощутить древнегреческую эпоху, о которой задумывается автор. Корабли словно сравниваются со стаей журавлей, несущихся куда-то вдаль, где они буквально заседают «словно клин» в чужих землях.

Риторические вопросы передают задумчивость героя, его сомнения, беспокойство. В этот же момент очень ярко проявляется и стихия моря. Для автора она словно живая.

Прилагательное «чёрное» — одновременно напоминает нам, что автор отдыхал в этот момент на крымском берегу, и в то же время отсылает к вечности, бездонности морских вод. И они, словно бесконечный поток мыслей, громыхают где-то в голове автора.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!